Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

После этого воздушные шары с фейерверками в воздух больше не поднимались, но аэронавты продолжали изобретать новые трюки. Например, Андре-Жак Гарнерен и его племянница Элиза демонстрировали не только полеты на аэростате, но и прыжки с парашютом. Аттракцион этот был в высшей степени эффектным: выпрыгнув из корзины воздушного шара, Элиза Гарнерен перерезáла веревку, удерживавшую шар, и поджигала его… А некто Маргá 29 августа 1824 года поднялся на воздушном шаре в обществе дрессированного оленя по кличке Коко – «звезды» Олимпийского цирка. Этот Марга вообще был большим любителем «постановочных» полетов: так, выступая в Бельвильском саду, он дал своему аттракциону название «Отбытие Венеры и Амура на остров Любви».

В июне 1828 года в саду «Новый Тиволи» демонстрировался аттракцион «Несгораемый испанец»: 43-летний испанец Мартинес в панталонах, шерстяном плаще и шляпе трижды вошел в печь, нагревавшуюся в течение четырех часов. Сначала он просидел там четверть часа, а рядом поджаривалась курица; переждав немного, он возвратился в печь, съел курицу и выпил бутылку вина. Наконец, в третий раз он улегся в печи на доску, окруженную горящими свечками, и пролежал так пять минут, а затем бросился в чан с холодной водой.

Вход в развлекательные сады был платным; цены колебались от 50 сантимов до 2 франков – в зависимости от уровня заведения и от дня недели. Например, в «Большой хижине» по четвергам вход стоил 2 франка, по субботам и воскресеньям – 1,5 франка, а остальные дни – 50 сантимов. В Бельвильский сад попадали за 1 франк, в саду Марбёф по четвергам и воскресеньям вход стоил 1 франк 25 сантимов, а в остальные дни недели – 75 сантимов. Цена за вход повышалась в тех случаях, когда в саду устраивался бал.

Развлекательные сады были не единственным местом, где парижан забавляли аттракционами. В «Письмах русского офицера» Ф.Н. Глинки, побывавшего в Париже летом 1814 года, есть специальная главка под названием «Что показывают в Париже»: «В каждой улице, в каждом переулке, на каждом почти шагу в Париже что-нибудь да показывают! Кроме известных главных театров, множество шутовских и гаерских рассеяно по бульварам, под галереями и каждый имеет свою толпу зрителей. В одном месте показывают китайские тени, в другом искусственного слона! там целую роту ученых чижей, далее болтливое общество попугаев. Обезьяны, сурки и собаки доставляют хлеб многим затейникам. Пещера непостижимого человека всегда осаждена толпою зевак. Смотрят и дивятся, как искусник глотает палки, камни и железо!.. У Прево показывают Землю (большой глобус). У Курция [в кабинете восковых фигур] великих людей. Слово показывают вертится беспрестанно на языке парижан. С некоторого времени у них все сделалось показным – и все великие происшествия как будто им были только показаны!.. В одном конце Парижа рубили головы, а в другом смеялись, говорили: “Там показывают действие гильотины”».

Обилие развлечений самого разного рода в столице было так велико, что у П.А. Вяземского были все основания сказать: «Вообще мало времени в здешних сутках, да и всей природы человеческой мало: куда здесь с одним желудком, с одною головою, двумя глазами, двумя ногами и так далее. Это хорошо для Тамбова: а здесь с таким капиталом жить нельзя».

Парижские забавы поражали и восхищали не только русских путешественников. Англичанка Фрэнсис Троллоп замечает: «Одна из причин, делающих пребывание в Париже гораздо более занимательным, чем в Лондоне, заключается, я полагаю, в том, что в Париже гораздо бóльшая часть населения не имеет никакого другого дела, кроме как развлекаться самим и развлекать окружающих. Ни в каком городе не найдется такого количества праздных людей, живущих на средства, которых у нас достало бы исключительно на оплату жилья, – мелких рантье, которые предпочитают свободно располагать собственным временем и искать развлечений, нежели трудиться не покладая рук и, заработав много денег, иметь от них мало радости».

Парижане обожали театр (о котором у нас пойдет речь в главе двадцать первой), но ярмарочные забавы интересовали их едва ли не больше, чем театральные представления. Как замечает Леон Галеви в одном из очерков сборника «Париж, или Книга ста и одного автора», стоит прибыть в город полишинелю или слону – «и прощай, трагедия: Орест будет страдать в одиночестве, Мария Стюарт будет прощаться с жизнью в пустыне». Огромный интерес парижан вызывали такие уличные аттракционы, как турок Мустафа, глотающий камешки, карлица ростом в 27 футов (около 80 сантиметров) и т. п. Русский офицер М.М. Петров, оказавшийся в Париже в 1814 году, писал: «Тут показывают выученных зверей, рыб и гадов, фокус-покусы, фантасмагории, панорамы и волшебные фонари, или танцы великолепных кадрилей на натянутых проволоках и веревках или разные огнецветные китайские изделия, сгорающие при звуках приятнейшей гармоники с особенно изумительною прелестию переливов и блесков».

На бульваре Тампля выступали многочисленные уличные актеры-паяцы; особенно знамениты были два шута – Бобеш и Галимафре, демонстрировавшие балаганные трюки прямо на улице. Язвительный Бобеш (настоящее имя – Антуан Манделяр), в красной куртке, желтых кюлотах, синих чулках, серой треуголке и рыжем парике, отпускал шутки весьма рискованного свойства, так что полиции не раз приходилось призывать его к порядку. Вот одна из его шуток: во время торгового кризиса, в котором парижане винили правительство, Бобеш воскликнул: «Кто смеет утверждать, что торговля идет плохо? У меня было три рубашки, и две я уже продал!» Если красавец Бобеш носил маску скептика, то длинный тощий Галимафре корчил из себя дурачка и коверкал слова. Оба шута были кумирами толпы, на их представления собиралась многочисленная публика.

К числу популярнейших парижских аттракционов принадлежал кабинет восковых фигур. Первое такое заведение было открыто немцем Курцем (который для пущей важности назвался на латинский манер Курциусом) около 1780 года на бульваре Тампля. В эпоху Реставрации этот кабинет, по свидетельству современника, сохранил имя своего основателя и остался таким же, каким был при нем: темным и прокуренным, с зазывалой перед низкой дверью, освещенной двумя плошками. Н. Бразье писал в сборнике «Париж, или Книга ста и одного автора»: «Хотя новые фигуры стремятся потеснить старые, кабинет по-прежнему выставляет напоказ всех тех знаменитостей, которых поместил туда сам г-н Курциус: военачальников и ученых, праведников и негодяев. Полагаю, впрочем, что одежды здесь меняются чаще, нежели лица. Нимало не удивлюсь, если узнаю, что Шарлотта Корде уступила свой чепец прекрасной торговке устрицами, что революционер Барнав превратился в генерала Фуа, а корсар Жан Барт – в полководца маршала Ланна. Единственное, что остается без изменений, – это большой стол, за которым собраны все французские государи: здесь по-прежнему можно увидеть Людовика XV и его августейшую фамилию, Людовика XVI и его августейшую фамилию, Директорию и ее августейшую фамилию, трех консулов и их августейшие фамилии, императора Наполеона и его августейшую фамилию, Людовика XVIII и его августейшую фамилию, Карла X и его августейшую фамилию!»

Восковые фигуры в Париже можно было увидеть также и в Пале-Руаяле, где в галерее Монпансье до 1847 года располагался второй кабинет Курциуса.

Первым из платных аттракционов, появившихся в Париже в XIX веке, стала панорама. Панорама родилась в Англии. Принцип ее устройства изобрел в 1787 году англичанин Роберт Баркер: зрители располагались на возвышении в центре круглого зала, на стенах которого помещалась картина, не имеющая ни начала, ни конца. Первая такая панорама была открыта для зрителей в 1792 году в Лондоне, а семь лет спустя американец Роберт Фултон приобрел права на открытие панорамы во Франции и незамедлительно продал их Джеймсу Тейеру; именно этот последний ввез новый аттракцион в Париж. В 1800 году на пересечении Монмартрского бульвара с только что проложенным и еще не имевшим названия пассажем Тейер построил два круглых здания; там разместились панорамы: одна представляла виды Парижа, другая – бегство английского флота из Тулона. Модная новинка дала название новому пассажу, который стал известен как пассаж Панорам.