Картины Парижа. Том I

Вы слишком нетерпеливы, чтобы посвятить себя практической работе? В таком случае не хотите ли познакомиться с теорией? Профессора всех наук уже взошли на кафедру и ожидают вас, — все, начиная с того, что́ рассекает трупы в Хирургической академии, и кончая тем, что́ в Королевском коллеже разбирает стих Вергилия. Вы любите мораль? Театры покажут вам разнообразнейшие картины человеческой жизни. Вы расположены воспринять чудеса гармонии? Если не опера, так колокола, звучащие в воздухе, пробуждают музыкальный слух. Вы художник? Пестрые одежды населения, разнообразие лиц, редчайшие модели всегда готовы пленить вашу кисть. Вы легкомысленны? Полюбуйтесь искусными руками продавщицы в модном магазине, с сосредоточенным видом наряжающей куклу, которой предстоит перенести последние моды на далекий север вплоть до Северной Америки. Вы любите размышлять о торговле? Вот алмазчик, который в одно утро продает на пятьдесят тысяч экю бриллиантов, в то время как его сосед, бакалейный торговец, продает товара на сто экю в день по мелочам, часто не превышающим трех-четырех су; оба они торговцы, степень же приносимой ими пользы весьма различна.

Нет, невозможно человеку, имеющему глаза, ограничиваться только зрением и не размышлять. Обряд крещения, прерывающий отпевание; один и тот же священник, идущий венчать молодую чету непосредственно после прочтения отходной умирающему; нотариус, говорящий брачущимся о смерти в самый день их нежного союза, — предусмотрительность закона, заботящегося о двух влюбленных сердцах, которые сами не предвидят ничего; обеспечение жизни детей, еще не родившихся на свет; игривая веселость собравшихся гостей во время обсуждения самых важных вопросов, — все это достойно внимания наблюдателя.

Вид Парижа при Людовике XVI. С гравюры Берто по рисунку Л’Эспинаса (Гос. музей изобразит. искусств).

Вас останавливает, перерезав вам дорогу и чуть вас не раздавив, карета; нищий в рубище протягивает руку к позолоченному экипажу, в глубине которого сидит толстый человек. За стеклами окон он производит впечатление слепого и глухого; ему грозит апоплексический удар; через какие-нибудь десять дней он будет зарыт в землю, и после него останется два-три миллиона франков алчным наследникам, которые будут смеяться над его кончиной. А он отказал сейчас в пустяшном подаянии несчастному, умолявшему его таким трогательным голосом!

Сколько красноречивых картин останавливает взор на каждом углу, на каждом перекрестке! Какая галлерея ярких образов, полных резких контрастов и поражающих всякого, кто умеет видеть и слышать!

Удивительное скопление в одном месте восьмисот тысяч человек, из которых двести тысяч обжор и мотов, приводит к первому размышлению на политические темы. Герцог платит за хлеб не дороже носильщика, который съедает хлеба втрое больше его. Как не удивляться невероятному порядку, царящему в таком смешении вещей! Он дает понятие о том, что́ могут сделать мудрые законы, как медленно они устанавливались, какую сложную и вместе с тем простую машину представляет собой бдительная полиция. А одновременно с этим вашему взгляду открываются и способы, которыми можно эту последнюю усовершенствовать, ничем не стесняя благородную и драгоценную свободу — самое дорогое достояние гражданина.

Если вы любитель путешествий, вы можете во время завтрака в каком-нибудь хорошем ресторане далеко унестись воображением. Китай и Япония поставляют фарфор, в котором дымится ароматный азиатский чай. Ложкой, добытой в Перуанских рудниках, вы берете сахар, который выращивают в Америке несчастные негры, переселенные из Африки; вы сидите на блестящих тканях, вывезенных из Индии, за которую три великих державы вели между собой долгую и ожесточенную войну ^{7}; а если вы хотите получить те или иные сведения об этих распрях, то, протянув руку, можете взять газету и прочитать в ней краткую историю последних событий во всех четырех странах света. Там говорится о конклаве и о сражении, о задушенном визире и о новом академике. Наконец, все — вплоть до обезьяны и попугая, находящихся в ресторане, — говорит вам о чудесах мореплавания и об усиленной деятельности человека.

Выглянув из окна, вы увидите человека, который шьет сапоги, чтобы купить себе хлеба, и другого, который шьет платье, чтобы купить себе сапоги; затем третьего, который, имея и сапоги и платье, хлопочет о приобретении картины. Вы увидите булочника и аптекаря, акушера и могильщика, кузнеца и ювелира, работающих для того, чтобы самим отправиться последовательно к булочнику, аптекарю, акушеру и виноторговцу.

2. Чердаки

Прежде всего поговорим о любопытнейшей части Парижа — о чердаках. Подобно тому как в человеческой машине верх содержит благороднейшую часть человека, — его мыслящий орган, точно так же в этой столице гений, ловкость, прилежание, добродетель занимают самую верхнюю область. Там в безмолвии зреет художник; там поэт слагает свои первые стихи; там живут бедные и трудолюбивые дети науки, неутомимые созерцатели чудес природы, делающие полезные открытия и поучающие весь мир; там обдумываются все шедевры искусств; там сочиняют пастырское послание для епископа, речь для прокурора, книгу для будущего министра, проект, который должен будет изменить лицо государства, театральную пьесу, которая восхитит всех. Спросите Дидро ^{8} — хотел бы он бросить свое жилище и переехать в Лувр? Послушайте, что он вам ответит. Почти нет ни одного знаменитого человека, который не жил бы в начале своей карьеры на чердаке. Я видел там автора Эмиля ^{9}, — бедного, гордого и довольного. Спускаясь оттуда, писатели нередко теряют весь свой пыл; они сожалеют о мыслях, которые владели ими в те времена, когда они видели в окно только верхушки труб. Грёз ^{10}, Фрагонар ^{11}, Верне ^{12} созрели на чердаках, и это не только не заставляет их краснеть, а, наоборот, именно это-то и дает им права на славу.

Пусть богач взбирается по высоким лестницам в эти жилища, чтобы принести туда несколько крупинок золота и извлечь для себя порядочную выгоду из работ молодых, еще неизвестных художников, теснимых жизнью. Богач полезен, хоть им и руководит скупость, хоть он и хочет воспользоваться нищетой, гнетущей труженика; но раз уж он совершил такое восхождение, пусть постучится и в соседнюю дверь… Осмелится ли он войти туда? Там его окружат все ужасы нищеты; они затронут все его чувства. Он увидит голых детей, сидящих без хлеба; женщину, которая, несмотря на материнскую любовь, отнимает у них часть их пищи; увидит несчастного труженика, который не в состоянии заработать на пропитание благодаря беспощадному налогу. Еда несчастного фальсифицирована: он не ест почти ничего в том виде, как оно выходит из рук природы. Вопль бедняги раздается под сводами прохудившихся крыш и напоминает пустой звук соседних колоколов, который потрясает воздух, а затем постепенно замирает; бедняк чахнет от изнурительной болезни в ожидании дня, когда перед ним раскроются двери больницы, чтобы поглотить его.

Под утро, когда он просыпается, чтобы снова приняться за тяжелый и неблагодарный труд, — он слышит шум возвращающейся колесницы счастья, от которой дрожит весь дом. Богатый развратник, сосед несчастного по дому, но сердцем удаленный от него на тысячи лье, устав от наслаждений, ложится спать в тот час, когда бедняк с трудом отрывается от сна. Богач проиграл или выиграл на одной карте столько, что этого хватило бы на жизнь целой семьи; но ему и в голову не приходит мысль помочь своему ближнему.