Москва и москвичи

ьмы подаяние арестованным, или, как говорили тогда, "несчастненьким". Особенно хорошо в этом случае размахивалась Москва. Булочные получали заказы от жертвователя на тысячу, две, а то и больше калачей и саек, которые развозились в кануны праздников и делились между арестантами. При этом никогда не забывались и караульные солдаты из квартировавших в Москве полков. Ходить в караул считалось вообще трудной и рискованной обязанностью, но перед большими праздниками солдаты просились, чтобы их назначали в караул. Для [201] них, никогда не видевших куска белого хлеба, эти дни были праздниками. Когда подаяние большое, они приносили хлеба даже в казармы и делились с товарищами. Главным жертвователем было купечество, считавшее необходимостью для спасения душ своих жертвовать "несчастненьким" пропитание, чтобы они в своих молитвах поминали жертвователя, свято веруя, что молитвы заключенных скорее достигают своей цели. Еще ярче это выражалось у старообрядцев, которые по своему закону обязаны оказывать помощь всем пострадавшим от антихриста, а такими пострадавшими они считали "в темницу вверженных". Главным центром, куда направлялись подаяния, была центральная тюрьма - "Бутырский тюремный замок". Туда со всей России поступали арестанты, ссылаемые в Сибирь, отсюда они, до постройки Московско-Нижегородской железной дороги, отправлялись пешком по Владимирке. Страшен был в те времена, до 1870 года, вид Владимирки! ...Вот клубится Пыль. Все ближе... Стук шагов, Мерный звон цепей железных, Скрип телег и лязг штыков. Ближе. Громче. Вот на солнце Блещут ружья. То конвой; Дальше длинные шеренги Серых сукон. Недруг злой, Враг и свой, чужой и близкий, Все понуро в ряд бредут, Всех свела одна недоля, Всех сковал железный прут... А Владимирка начинается за Рогожской, и поколениями видели рогожские обитатели по нескольку раз в год эти ужасные шеренги, мимо их домов проходившие. Видели детьми впервые, а потом седыми стариками и старухами все ту же картину, слышали: ...И стон И цепей железных звон... Ну, конечно, жертвовали, кто чем мог, стараясь лично передать подаяние. Для этого сами жертвователи отвозили иногда воза по тюрьмам, а одиночная беднота с парой калачей или испеченной дома булкой поджидала [202] на Садовой, по пути следования партии, и, прорвавшись сквозь цепь, совала в руки арестантам свой трудовой кусок, получая иногда затрещины от солдат. Страшно было движение этих партий. По всей Садовой и на всех попутных улицах выставлялась вдоль тротуаров цепью охрана с ружьями... И движется, ползет, громыхая и звеня железом, партия иногда в тысячу человек от пересыльной тюрьмы по Садовой, Таганке, Рогожской... В голове партии погремливают ручными и ножными кандалами, обнажая то и дело наполовину обритые головы, каторжане. Им приходится на ходу отвоевывать у конвойных подаяние, бросаемое народом. И гремят ручными и ножными кандалами нескончаемые ряды в серых бушлатах с желтым бубновым тузом на спине и желтого же сукна буквами над тузом: "С. К.". "С. К." - значит ссыльнокаторжный.