От протеста к сопротивлению Из литературного наследия городской партизанки

Нас настораживает предложение узаконить задержание и содержание под стражей без решения суда на срок начиная с семи дней — без объяснения задержанному причин задержания, без предоставления ему возможности заявить протест.

Мы видим, что демократию приводят к абсурду, раз чрезвычайное положение может быть объявлено уже тогда, когда нападение извне только «угрожает» — и эта угроза может быть установлена, видите ли, тайными методами. Это не что иное, как умышленное ослепление бундестага, который лишается своего права в законном порядке провозглашать «чрезвычайную ситуацию».

Мы не понимаем, что может означать такая словесная конструкция: «Если на пути своевременного принятия решения бундестагом и бундесратом встанут непреодолимые препятствия…», то при «наличии такой опасности» нрава бундестага переходят к Комитету но чрезвычайному положению, после чего чрезвычайное положение объявляется федеральным президентом при подписи канцлера. Кто определяет критерий «своевременности»? Кто принимает решение, «непреодолимы» препятствия или «преодолимы»? Кто устанавливает факт «наличия опасности»? Секретные службы и разведка? Канцлер и президент совместным решением?

Проведение в жизнь законов влечет за собой материальные последствия. Использование бундесвера против населения оставляет за собой убитых и раненых. Конфискация газет разоряет издателей. Общественные организации, а также профсоюзы после запрета в большинстве случаев вообще перестают существовать. Кто после отмены чрезвычайного положения оживит убитых? Кто возродит профсоюзы и оппозиционные партии? Кто вновь свяжет разорванную нить свободных исследований, свободных искусств и наук? Кто, говоря другими словами, снова восстановит демократию? Те, кто ее устранил? Те, кто не угодил под каток «чрезвычайного положения»? Интересно, что это за люди? Неужто те самые, кто в 1962 году уже прославился операцией против «Шпигеля»? [43]

Нельзя, как недавно остроумно выразился колумнист газеты «Франкфуртер альгемайне цайтунг», избежать собственной смерти с помощью самоубийства, а уж тем более ее не избежать, добавим мы, если попытаться вовлечь в самоубийство народ и государство. Очевидно, теперешнее федеральное правительство пришло к выводу, что его политика ведет страну к катастрофе. Чтобы избежать катастрофы, оно хочет изменить конституцию: раз нельзя предотвратить хаос, давайте его легализуем! Если наше федеральное правительство опасается нападения с той стороны Эльбы [44], почему оно не упреждает его путем переговоров по разоружению в Центральной Европе? Если оно предвидит природные катастрофы, такие, как наводнение в Гамбурге, почему оно не упреждает их путем строительства дамб и тому подобных мероприятий? Если его пугает борьба за повышение зарплаты, почему оно не упреждает эту борьбу путем стабилизации цен и вообще разумной социальной политикой?

Если оно опасается нацистских происков, почему оно не предупреждает их с помощью увольнения старых нацистов из государственных учреждений?

Мало кому придет в голову бороться за право на отказ от ношения оружия с помощью вооруженного насилия. А вот наше федеральное правительство собирается защищать свободу и демократию посредством их ликвидации.

«Конкрет», 1963, № 2

ЗАКОН О ЧРЕЗВЫЧАЙНОМ ПОЛОЖЕНИИ (1964)

Дорогие читатели журнала «Конкрет», некоторые из нас уже не могут слышать этих слов: «чрезвычайное положение». Законы о чрезвычайном положении, изменение конституции, парламент для чрезвычайной ситуации, чрезвычайное постановление, внутреннее чрезвычайное положение, внешнее чрезвычайное положение — некоторые из нас с раздражением закрывают газету, выключают радио, затыкают уши, как только речь заходит об этом. С тех пор, как министр внутренних дел Шрёдер 6 лет назад впервые озвучил эти термины, мы год за годом, из раза в раз, из выступления в выступление высказывали свое мнение, обосновывали наше «нет». Мы отточили наши аргументы, отшлифовали их и опубликовали. Теперь мы сами уже не можем их слышать. Это — усталость от монотонности. Она настигла нас.

Решения профсоюзов были собраны: и профсоюза «ИГ-Металл», и профсоюза работников коммунального хозяйства и транспорта, и Объединения немецких профсоюзов; молодежные организации вынесли совместную резолюцию; священники читали проповеди, были написаны книги, проведены экспертизы, сделаны анализы, сформулированы призывы. Однако нас победили.

И это несмотря на наш успех. Наш успех заключается в том, что власти целых 6 лет не могут принять Закон о чрезвычайном положении. Наш успех заключается в том, что со стороны правительства до сих пор поступают жалобы на «недостаточную готовность населения к чрезвычайному положению», на «недостаточное понимание обществом намерений правительства». Тем временем «Дело “Шпигеля”» и «Кёльнский телефонный скандал» [45] продемонстрировали, что правительство само не заслуживает доверия. Правительство подыграло нам, само себе наступило на ногу. Наш успех заключается в том, что Закон о чрезвычайном положении весьма непопулярен среди населения, а ведь правительство привыкло, что население — это покорно голосующий народ. Теперь, однако, возникла опасность, что мы — из–за охватившего нас чувства усталости, утомления — просто войдем в чрезвычайное положение, как скот в ворота бойни. У многих из нас, хотя они и знают, что нам грозит, уже нет никакого желания париться в этом убожестве дальше, защищать себя. Хотя очевидно, что Штраус, добрейшей души человек, не просто доведет нас своими исками до нищеты [46], а сразу велит «изъять из обращения» (то есть арестовать), чего он, конечно же — отметим это после серьезного изучения его совести и его личности (ведь он у нас весьма достойный человек) — терпеть не может делать; что вообще арестовывать будут по одному подозрению; что западные немцы с удовольствием будут сажать западных немцев; что женщины… что бомбоубежища… что свобода… в общем, это будет конец многому, если не всему.

И хотя мы понимаем, чем нам всем грозит Закон о чрезвычайном положении, мы рискуем получить его — из–за нашей усталости, нашей апатии, нашей увлеченности другими делами.

Именно мы — те, кто понимает, что стоит на кону, несем ответственность за происходящее. Ответственность лежит на профсоюзах, на социал–демократах, на Нимеллере, Куби, Хаффнере, Аугштайне, Энценсбергере, Пакценски [47]. На каждом, которого можно назвать в этом ряду и в этой связи, нравится это ему или нет. Ответственность лежит на каждом уставшем противнике Закона о чрезвычайном положении. У них всех есть возможность присвоить себе ту же честь, которой до сих пор еще может гордиться СДПГ: тем, что в 1933 году именно эта партия проголосовала против закона о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий. После 12 лет национал–социализма, 15 лет федеративной республики и 6 лет дискуссий о чрезвычайном положении, после такого грандиозного опыта и таких больших возможностей обобщения знаний не должно быть проблемой остаться «хорошим демократом». Относительно закона о предоставлении чрезвычайных полномочий, того, что ему предшествовало и что за ним последовало, можно было еще какое–то время питать иллюзии [48]. Относительно законодательства о чрезвычайном положении мы не можем сегодня питать каких–либо иллюзий. Даже если бы нам очень этого хотелось.

Шанс, который еще у нас есть, можно легко рассчитать: правительство хотело бы покончить к рождеству по меньшей мере с частью законодательства о чрезвычайном положении. До этого состоится съезд СДПГ. Если на нем прозвучит твердое «нет» хотя бы использованию бундесвера при «внутренней чрезвычайной ситуации», хотя бы принудительному набору женщин в подразделения вооруженных сил, хотя бы контролю над прессой в условиях «внешней опасности» и хотя бы аннулированию права на забастовки — тогда между СДПГ и правительством будут продолжены переговоры и тогда принятие законодательства о чрезвычайном положении отодвинется к временам предвыборной кампании. Ну, а когда наступит предвыборная кампания, никакой закон о чрезвычайном положении принять не удастся; это не по силам ни СДПГ, ни ХДС, ни даже господину Штраусу, добрейшей души человеку.