Девочка из книги отзывов

Но есть ли какие-нибудь законы, управляющие превращением человека в зрителя?

Что происходит с нами, когда нам нравится спектакль или когда мы не принимаем его?

Изучение «чувств зрителя», о котором мечтал Станиславский, справедливо считая, что это вторая, еще неизвестная, половина, о театре, началось у нас лишь в последние годы. Социология, оказывающая сильнейшее влияние на весь цикл общественных наук, выделила подраздел — социологию зрелищ.

В практику все больше входят различные анкеты, опросы зрителей. Им предлагают ответить, почему они избрали тот или иной спектакль, каков их возраст, где они работают… Различные институты, социологические лаборатории проводят изучение ответов. Недалеко время, в дело включатся огромные ЭВМ — электронно-вычислительные машины, компьютеры. Мы уже в некоторых городах можем точно ответить на вопрос, кто больше ходит в театр — мужчины или женщины, рабочие или служащие, молодые или пожилые. Мы можем ответить и на многие другие вопросы, например, почему человек решает пойти на тот иной спектакль. Откуда он узнал о нем, кто ему порекомендовал? Печать? Знакомые? Афиши? Одним словом, социология зрителя началась.

Но все это лишь одна сторона дела, и Станиславский недаром писал об изучении чувств зрителя. Картину чувств, психологию восприятия трудно разложить на анкетные вопросы. Каждый человек в его психической жизни — сложнейший мир, в котором возможны всяческие аномалии и непредвиденные повороты. Кто не знает распространенного явления театральной жизни, когда критика признает спектакль слабым, а публика на него ходит и у кассы висит табличка: «На сегодня все билеты проданы». Кто не знает, что фильмы, которые трудно отнести к художественным произведениям, нередко имеют большой зрительский успех, а когда профессиональная кинокритика указывает в печати на явные огрехи ленты, многие люди присылают в редакцию письма, полные возмущения и обиды…

Не есть ли все это также и следствие наших малых знаний психологии человека, ставшего на несколько часов зрителем?

Но как изучать зрительскую психологию — не прикреплять ведь к каждому человеку в зрительном зале «датчики», соединенные с различными циферблатами, на которых стрелки отмечали бы малейшие колебания чувств? Как перейти от понятия «все люди разные» к примерному определению каких-то «групп» по сходству зрительских чувств и к начальным обобщениям, без чего нет науки?..

Очерки эти, как уже говорилось, — не научное исследование, в смысле слова, не «история болезни». Это лишь попытка в дружеском общении с человеком обнаружить характер его контактов с эстетическим началом окружающей действительности. Возможно герои очерков (по крайней мере автору так кажется) представляют не только себя, но некоторые группы общества, и в какой-то мере их чувства типичны. Однако об этом пусть судит читатель.

Теперь собеседники наши — театралы. Мы застаем их в зрительном зале, в фойе, у входа в театр, дома…

ИСТОРИЯ ОДНОГО РАССЛЕДОВАНИЯ

Вначале я хочу рассказать вам историю «расследования» загадочного успеха одного спектакля.

…Было это лет десять назад. В редакции сказали: в Театре имени Ленинского комсомола двести раз при полном зале прошел спектакль «Колесо счастья». Надо понять, в чем причина успеха. Пьеса неважная, спектакль средний. Мнение прессы отрицательное. Впрочем, посмотри прессу.

Я посмотрел.

Газета «Труд». Заглавие «Невоплощенный замысел». «Зритель не может простить… что острая наблюдательность, яркие краски, которые видны в портрете обитательницы Хлыновского тупика, неожиданно теряются, когда авторы поднимаются на Ленинские горы». Итак — зритель не может простить!

Газета «Советская культура». Заглавие: «Стиль жизни». Автор, не надеясь на свой авторитет, выдвинул в качестве судьи ту же фигуру зрителя: «…зритель же, ничему этому не сочувствует». Итак — зритель не сочувствует!..

Газета «Горьковская правда». (Театр выехал на гастроли!) Заглавие «Преодолевая сопротивление материала».

«В пьесе нет студенческого коллектива, а есть только безликий фон для центральных героев». Итак — безликий фон…

Наконец, в газете «Московский комсомолец» слово взяли сами зрители, и не какие-нибудь, а те самые, с Ленинских гор, которым посвящен спектакль. Два аспиранта и студент пишут: «К сожалению, в пьесе „Колесо счастья“… идеалы оказались измельченными». Итак — идеалы измельчены…

А между тем происходило непонятное. Критика продолжала ругать спектакль, публика на него ходить. Печать прекратила какие-либо высказывания о спектакле, а достать билет на него стало еще труднее.

Наконец, «Литературная газета» сделала попытку разобраться в причинах создавшегося несоответствия. Статья называлась «Спектакль имеет успех».

Первый вывод автора был несколько неожиданным: «Жизненная достоверность темы — вот что привлекает к спектаклю молодежь». Вот тебе раз, — подумал я, — ни одна из рецензий, написанных сразу после премьеры, не заметила такой «мелочи», как жизненная достоверность темы!

Отметив еще «ловко построенный сюжет» пьесы, «Литературная газета» устами своего автора предупреждала: «Опыт постановки этих пьес напоминает о том, что успех чрезвычайно опасен, что подобные пьесы воспитывают в зрителе привычку к дидактике, прописным истинам…»

Со времени этой последней рецензии прошел год. Публика по прежнему заполняла зрительный зал театра, у входа ловили «лишние билетики».

Что же происходит? — думал я. Неужели «жизненная достоверность темы» и «ловко построенный сюжет» — причина громкого и долгого успеха?

И за разгадкой этой тайны я отправился на спектакль.

…По фойе, которое в этом театре почти целиком просматривается с одного какого-нибудь удобного места, стайками, парами и в одиночку ходили девушки. Их было куда больше, чем юношей. Я не поверил первому впечатлению и обстоятельно исследовал лестницу, площадку и зрительный зал. Девушки составляли большинство. В не слишком нарядных платьицах, они, обнявшись, прохаживались по фойе и… смущались. Так смущаются они на незнакомой танцплощадке, не найдя себе кавалеров. Подходили к фотографиям актеров и подолгу рассматривали их. Обсуждали того или другого, выискивали в программе фамилии. От фотографий перекочевывали к продавщицам конфет и, считая мелочь, выбирали. За столиками в буфете было свободно.

Ходили здесь и юноши, и «солидные» молодые люди лет двадцати пяти, аккуратно державшие под руку своих спутниц. Взрослых зрителей было мало. Они группировались островками на банкетках возле стен и чувствовали себя слишком уютно, когда девичьи шеренги вплотную подходили к развешенным над ними фотографиям.

Потом в зрительном зале взрослые заняли свои места в первых пяти-шести рядах, и, когда я оглянулся на остальной зал, он уже улыбался мне одними только молодыми лицами.

От шестнадцати до двадцати двух — так определялся средний возраст зрителей. Он не изменился и через несколько дней, когда я снова пришел на этот спектакль.

— Разрешите поговорить с вами.

Она сидела одна, ссутулившись, и невесело смотрела перед собой. Одной рукой все время закрывала шею воротничком вязаной кофточки. Вопрос мой прозвучал неожиданно. Она поежилась и посмотрела на меня обведенными, серыми усталыми глазами.

— Да, на третьем курсе, вы угадали… Педагогический… Да, не москвичка. (Я опять угадал). Из Сибири, а родилась на Украине.

— Вы думаете о спектакле?

— Нет.

— А о чем же тогда?

— Думаю о том, что бывает похуже…

Мы разговаривали во втором антракте. Вся неприятность положения, в которое попал герой спектакля, уже была ясна зрителю. Он ухаживал за своей однокурсницей, хотел жениться на ней. А между тем в его городе у него была жена. Он скрывал это.

Леля П. рассказала мне историю «похуже».

Это случилось с ее подругой. Вместе учились в школе, вместе поехали в Москву, в которой до этого бывали лишь проездом, вместе набрали заветные двадцать восемь очков на вступительных экзаменах.