Из полемики с Герценом: "Свободный артист воображает себя представителем русского народа"

Катков Михаил

Из полемики с Герценом: "Свободный артист воображает себя представителем русского народа"

Мировые посредники покидают свои места, мировые посредники выходят в отставку — вот что мы слышим с разных сторон. Мировые посредники разъезжаются, кто на восток, кто на запад: одних увлекает какое-нибудь новое служебное назначение, других — свои дела, или расстроенное здоровье, или, или, или… что бы то ни было, только c'est un sauve qui pent general [это повальное бегство (фр.)], говорят приезжие из губерний не без некоторого злорадства. Вот вам и мировые учреждения, заключают они с некоторым торжеством.

Правда ли это? Действительно ли мировые посредники en masse в [полном составе (фр.)] выходят в отставку? Что такое движение есть, это мы видим; но еще можно сомневаться в размерах, которые придают ему торжествующие повествователи этого события. Будем надеяться, что большая часть этих людей, которым выпад исторический жребий послужить органами нового порядка вещей и стражами земского мира, останутся мужественно на своих постах, превозмогая и родовую, и благоприобретенную русскую лень, и множество хлопот, затруднений и неприятностей, которые они встречают теперь на каждом шагу. Но пусть будет что будет. И притязательно, и неуместно обращаться с назиданиями к людям, которые лучше всякого другого могут понимать и значение своей деятельности, и условия, которыми она окружена, и обязанности, которые с нею соединяются. Если в самом положении дел и в самих людях нет достаточно сильных побуждений, которые могли бы подкрепить и поддержать их, то напрасны всевозможные увещания и проповеди. Говорите что угодно — ваши слова будут бесплодною фразой, если они не встретят соответственных интересов в тех, к кому вы их обращаете. Но нельзя не посетовать, что недовольство и раздражение часто овладевают нашими помещиками до такой степени, что отнимают у них возможность понимать и соображать собственные интересы и заставляют их желать и добиваться того, что им же неминуемо должно обратиться во вред. Под влиянием чувства раздражения люди нередко с каким-то горьким наслаждением сами бередят свои раны, сами терзают себя и мстят другим своею болью. В этом положении люди забывают, что прошедшего воротить невозможно, что из всякого трудного положения один исход — вперед, что при бодрости и самообладании нет такой трудности, которая была бы непреодолима, нет такого положения, которого нельзя было бы поправить.

В запутанном хаосе человеческих дел есть руководящая нить, которая никогда не обманывает, есть маяк, который всегда выведет на верную дорогу, есть начало, которое поможет выйти с торжеством из всяких затруднений, но зато и отомстит Жестоко, если мы от него отклонимся. Это начало есть то, что зовется правом. Напрасно будем мы извинять наши уклонения от требований права разными соображениям, чувствованиями и стремлениями, какой бы мы ни придавали им великодушный характер: нарушенное и не замиренное право так или иначе отмстит за себя и испортит то, что покусились бы мы сделать украдкой от него или вопреки ему. Вся задача законодательства состоит в том, чтобы везде взвесить элемент права, везде поступить согласно с его требованиями или согласить его требования там, где они разнятся и враждуют между собою. Нарушенное и незамиренное право войдет во всякую новую комбинацию как ее отрава, как внутреннее зло, и от него-то происходят все затруднения. А потому в странах истинно прогрессивных законодательство отличается величайшею осторожностью и осмотрительностью. Чем выше образование народа, чем зрелее его устройство, тем явственнее вырабатывается в его законодательстве этот характер права, и характер этот обнаруживается как в самой организации законодательной деятельности, так и в каждом ее постановлении…

Раздражение, которое теперь испытывают помещики, естественно сосредоточивается на мировых посредниках как представителях и органах нового порядка. Может быть, они были бы довольнее, если бы вместо этих мировых посредников приходилось по-прежнему иметь дело с одними становыми приставами. Может быть, думают некоторые, дело бы как-нибудь и уладилось, если бы благодаря разным косвенным средствам удалось обойти многие трудности, вызванные новым законом. Нет сомнения, что эти некоторые ошибаются, и ошибаются не только в общем интересе, но и в своем собственном; напрасно думают они вознаградить себя за свой ущерб нарушением или даже не вполне точным соблюдением крестьянских интересов. Нет сомнения, что испытываемый помещиками ущерб очень ощутителен, и жалобы их справедливы и законны; но пусть ищут они вознаграждения себе там, где они действительно могут найти его, а всякая надежда поправить свое дело несоблюдением законных притязаний противной стороны будет напрасна и все подобные попытки поведут не к лучшему, а к худшему: они разожгут антагонизм между обоими сословиями и поколеблют все основания для поправления дела.

Теперь на очереди вопрос о перенесении крестьянских усадеб и о разверстании угодий помещичьих и крестьянских. В помещике очень естественно возникает поползновение выгадать при этом сколь возможно более на счет крестьян, которые сами еще так недавно находились в полной собственности у помещиков и которым вдруг упала с неба свобода и право на землю. Крестьянин, думают они, получил то, чего он прежде не имел, а мы лишились того, чем владели из рода в род: может ли он претендовать на строгое и точное соблюдение условий, сопровождающих сделанный ему дар, а с другой стороны, не естественно ли, не законно ли пожелать, чтобы при разверстании были преимущественно соблюдаемы и без того нарушенные выгоды помещика? Так, казалось бы, но последствия не оправдают ожиданий.

Предположим, что вместо мировых посредников решителями споров и умиротворителями интересов явятся прежние становые пристава или такие посредники, которые будут угодливыми исполнителями всех желаний помещичьего интереса вопреки интересам крестьянским, обозначенным в законе. Предположим, что эти посредники будут заботиться не о том, чтобы соблюсти во всей точности требования закона, а, повинуясь своим личным чувствованиям, будут склонять весы в ту сторону, которая считает себя наиболее обиженною: что произойдет отсюда? Допустите, по-видимому, самое невинное послабление; пусть, например, посредник не растолкует крестьянам, что они имеют только в продолжение тридцати дней право обжалования постановлений мировых съездов о перенесении усадеб и что потом никакая апелляция не будет возможна. Что последует? Крестьяне рано или поздно узнают об этом и почувствуют себя обманутыми даже в том случае, если бы в материальном отношении интерес их не был существенно нарушен. Это чувство неминуемо распространилось бы на все, и крестьянин стал бы весьма естественно подозревать во всем подлог и обман. Заметив раз не совсем прямой образ действий относительно себя, он даст полный ход и без того уже сильному в нем чувству недоверчивости; он снова все подвергнет сомнению и во всем будет оказывать противодействие, вполне убежденный, что законность останется за ним, а помещики обманывают его и нарушают царскую волю. Тысячи недоразумений будут возникать одного из другого и влечь за собою самые грустные последствия. Отрава разольется повсюду, и вместо поправления дел разорение и бедствия будут распространяться неудержимо. И теперь уже довольно чувствуются все невыгоды и все зло антагонизма между высшим и низшим элементом нашего земского народонаселения. Что же последует, если этому антагонизму будет беспрестанно даваться новая пища и когда раздражение и ненависть будут усиливаться, питаясь непрерывными возмездиями?

Для ясности возьмем дело в обширнейших размерах; предположим, что оказалось бы возможным совершить шаг назад, что оказалось бы возможным взять назад закон 19 февраля во всей его целости и во всей его силе: кто будет столько безумен, что вообразит себе возможность спокойного возвращения к прежнему порядку вещей? Неописанный хаос, в котором исчезло бы все, был бы неминуемым последствием подобной реставрации, — и какие силы могли бы сдержать его?..