Серебристый свет (Подлинная жизнь Владимира Набокова)

Чарльз Кинбот

Серебристый свет

Подлинная жизнь Владимира Набокова

НАЧАЛЬНЫЕ ГЛАВЫ РОМАНА

Перевод с английского и послесловие С. ИЛЬИНА

Обычай требует, чтобы труд подобного рода предварялcя "благодарностями", то есть ученой версией luche-culisme (или похлопывания по плечу - поясняю для читателей, обладающих чрезмерной ранимостью или не владеющих французским), когда автор, неуклюже изображая смирение, перечисляет людей и организации, с коими ему пришлось консультироваться, и дает понять, а зачастую и прямо указывает, что, хотя все эти милые люди сыграли немалую роль в придании книге ее окончательного вида, никто из них не несет ответственности за какие бы то ни было промахи и глупости, в ней присутствующие, - за таковые надлежит отвечать одному только автору.

Я предпочитаю, вопреки протестам моего издателя, мистера Эдмундса, воздержаться от исполнения этого утомительного обряда.

Каждое слово, каждая мысль, каждый знак препинания, содержащиеся в этом труде, принадлежат исключительно мне, за вычетом тех случаев, в которых веления скрупулезной учености заставляют меня оговорить иное. Разумеется, доводя мое сочинение до окончательного совершенства, я руководствовался замечаниями (как прошеными, так и непрошеными) немалого числа людей, но лишь в той мере, в какой замечания эти способны были послужить симптомами того именно тягостного вздора, какого я старался избежать. Наиболее распространенным средь них оказалось чопорное "Это непозволительно" - произносимое с таким видом, точно моя книга нарушает некий существующий с незапамятных времен закон Вселенной. При всем их брюзжании относительно институционных ограничений свободы мысли и деятельности, мои коллеги-ученые (и даже многие из вас, самозваные "набоковеды") обнаруживают, столкнувшись с причудливыми плодами моих изысканий, замашки завзятого цензора.

Немного существует на свете вещей, наводящих на интеллигентного человека тоску пущую той, какую испытываешь, обнаружив, что сообщество предположительно просвещенных эрудитов является, в сущности говоря, оравой вздорных скудоумцев.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

При посещенье могилы Набокова

Написание биографии есть разновидность убийства.

Дж. Тенье

Погост, именуемый Centre Funeraire St. Martin, ограничен с трех сторон кованой решеткой (черные прутья которой расставлены достаточно широко для того, чтобы меж ними пролез некрупный ребенок), а с четвертой - сосновым и березовым лесом, простирающимся до вершины холма и уходящим с нее на шесть с половиной километров к северу, к правому берегу озера Леман. Калитка, как правило незапертая, перегораживает гравистую дорожку, что начинается от верхней площадки лестницы, состоящей из нескольких смежающихся маршей (равных в ширину, но розных в высоту) цементных ступеней, и после вьется по подъему холма между и вкруг фигурно остриженных вечнозеленых кустарников и подроста карликовых сосен. За калиткой дорожка разделяется надвое и каждое ее ответвление тянется меж надгробий, мавзолеев, увядших букетов, крошечных красных с белым флажков над ничем иным не отмеченными участками. Ночами белые камушки ее, кажется, источают призрачное свечение. Светляки летят, перемигиваясь, вдоль смутного, черного задника леса. Некий мучимый бессонницей сверчок испускает вдруг одинокий стрекот.

21 июля 1977 года небо, набитое бесформенными облаками, нависало низко, но лунного света за ними хватало и для создания смутных теней, и для тусклого посверка золотого перстня с печаткой на одном из моих пальцев. Под левой мышкой я нес завернутые в дерюгу орудия упыря: лопату, киркомотыгу и вагу. Я шел беззвучно и споро. Из близкого леса тянуло бодрящей прохладцей. Преклонив колена на влажноватой земле, я развернул сверток и рядком разложил инструменты. Выбранный мною участок (выбор основывался на ответах, полученных на вопросы, заданные кое-кому из не ведавших кто я такой друзей Мастера, и на сложноватых манипуляциях, включавших в себя отсчет шагов и попытки постоянно держать луну за спиною, за левым моим плечом) граничил с другим, занятым относительно недавно - травинки, которыми порос его низкий холмик, были пореже, подлиннее и посветлее оттенком, нежели на окружавшем его лужку. Сгорбясь над лопатой, я услышал и ощутил загривком пушистый, кожистый трепет совершающего разворот нетопыря и резко пригнулся. (Для взрослого человека я на редкость чувствителен к некоторым вещам: к нетопырям, к слизистым днам бассейнов, к порезам, которые наносишь себе, настругивая перчики для овощного салата, и к объектам самой ранней моей, самой пронзительной фобии - ихневмонам-наездникам, этим косноватым, гаргантюанским лжекомарам, ухитряющимся порой забираться в жилые комнаты и беззвучно сновать по белым стенам вверх и вниз - и вкось, когда ни вверху ни внизу выхода им найти не удается.)

Могила, как мне сказали, оставалась еще не обозначенной. Я начал копать в изножье участка. Верхний слой дерна следовало оставить более или менее нетронутым (разрезав его на три-четыре квадрата), чтобы затем косметически замаскировать вновь засыпанную землей яму. Куски дерна я сложил слева от участка и туда же переместил лом и мотыгу, сняв их с дерюги, дабы ровно расстелить ее справа.

Обычный гроб захоранивают, если могильщики добросовестно исполняют свою работу, под сорока восемью кубическими футами, или девятью с одной третьей кубическими ярдами земли. Чем новее могила, тем рыхлее земля, тем легче ее разрывать. С соседней, к примеру, особенно возиться не пришлось бы. Но Владимира Набокова похоронили больше двух недель назад, и я полагал, что работа мне предстоит нелегкая. Хоть и необязательно неприятная: вообразите затхловатый запах свежераскопанной земли, столь резкий, что его, кажется, ощущаешь на вкус; отдающие мгновенным покалыванием в пальцах размеренные вонзания тусклого штыка лопаты в плотную землю; дробный перестук комьев, опадающих назад во все углубляющуюся, все темнеющую яму; тесноту могильных стен; приглушенность шорохов, проникающих за пределы прямоугольного порога; короб неба над головой; нечастые звуки (уханье филина, шепоток березовых сучьев, стрепет встревоженного сверчка), порой прорывающие напряженную плеву безмолвия.