Уильям Сомерсет Моэм - Грани дарования

Г. Э. Ионкис

УИЛЬЯМ СОМЕРСЕТ МОЭМ: ГРАНИ ДАРОВАНИЯ

"Самое большое преимущество старости - в духовной свободе"[*Цитаты приводятся из произведении Моэма, входящих в настоящий сборник, поэтому источники цитирования в дальнейшем не указываются], - записал Моэм в день своего семидесятилетия. Судьба распорядилась так, что он мог пользоваться этим преимуществом достаточно долго. Оглядываясь на девяносто прожитых лет, Моэм пришел к заключению, что всегда жил грядущим. Он не смог освободиться от этой привычки даже тогда, когда будущее приобрело для него очертания небытия.

Творческое долголетие английского писателя впечатляет: начав свой путь в пору растущей известности поздних викторианцев - Т. Гарди, Р. Киплинга, О. Уайльда, он закончил его, когда отбушевали "сердитые" и на литературном небосклоне зажглись новые звезды - У. Голдинг и А. Мэрдок, Дж. Фаулз и М. Спарк.

Поражает не продолжительность отпущенного ему срока, а то, что на каждом витке стремительно меняющегося исторического времени, начиная с 90-х годов минувшего и кончая 50-ми нынешнего века, Моэм-художник оставался на редкость современным.

Разгадку этого феномена следует искать прежде всего в том, что в лучших своих произведениях Моэм поднимал большие проблемы общечеловеческого и общефилософского плана, а также в его удивительной чуткости к трагическому началу, столь характерному для бытия XX столетия, к скрытому драматизму характеров и человеческих отношений. Странно, что при этом его чаще других упрекали в бесстрастности, сердечной холодности, даже цинизме. Он же вслед за кумиром своей юности, Мопассаном, мог бы сказать: "Меня, без сомнения, считают одним из наиболее равнодушных людей на свете. Я же скептик, это не одно и то же, скептик, потому что у меня хорошие глаза. Мои глаза говорят моему сердцу: спрячься, старое, ты смешно. И сердце прячется".

Трудно рассеивать сложившееся заблуждение, но, не отказавшись от предвзятости, не понять художника. Моэм не был равнодушен к человеку: ни когда избирал медицину своей профессией, ни когда отказался от нее ради писательства. Из всех его интересов и склонностей самым устойчивым был интерес к людям. "О человеке можно писать всю жизнь и все равно сказать ничтожно мало", - не уставал повторять Моэм. Путешествуя по свету, он не столько увлекался достопримечательностями, сколько высматривал интересных, самобытных людей. "То, что было в людях хорошего, радовало меня; то, что в них было дурного, не приводило в отчаяние", - признавался Моэм. Свое мнение о роде человеческом он вложил в уста героя одного из рассказов: "Сердце у людей правильное, а вот голова никуда не годится". Моэм не прав? Возражайте, спорьте с ним. Он честен, и важно именно это.

Ныне Моэм признан в мире наиболее читаемым английским писателем после Диккенса. Однако в курсах английской литературы и солидных академических трудах его соотечественников творчеству Моэма не уделяется заслуженного внимания. Он часто скрыто полемизировал с академическим литературоведением, а его упоминания о "группах", "кликах", "элите" только укрепляли его позицию аутсайдера. Кроме того, неслыханный коммерческий успех явно повредил его репутации в кругах литературоведов академической ориентации. Заработанные пером четыре миллиона создали невидимую стену между ним и его собратьями по ремеслу.

Моэм болезненно переживал то, что "интеллигенция" (в отместку он брал в кавычки это слово, подразумевая "высоколобых" интеллектуалов) не приняла его всерьез. Его раздражали несправедливые обвинения в угодничестве широкой публике. Он ни к кому не приноравливался, ему всегда было присуще стремление к независимости.

В свое время Драйзер сулил ему большое будущее. Однако титул Великого Бизнесмена английской литературы был оплачен и творческими потерями. На них указывали не только недоброжелатели, но и верные почитатели вроде Томаса Вулфа. Сам Моэм на склоне лет испытывал горькое чувство, что великие современники, которых он пережил, обошли его. Не завидуя их славе, но ревниво присматриваясь к чужим достижениям, объективно оценивая их, он подчас досадовал на себя.

Любопытное свидетельство на этот счет находим у Юрия Нагибина[*Нагибин Ю. Ненаписанный рассказ Сомерсета Моэма // Встань и иди: Повести и рассказы. М., 1989. С. 654.], едва ли не единственного советского писателя, кому посчастливилось быть принятым на вилле "Мориск" на Ривьере, где прошла добрая половина жизни Моэма и где он умер в полном одиночестве. "Мориск", где бывали знаменитости, принцы крови и видные политические деятели (Моэм был дружен с Черчиллем), - часть легенды о писателе. Вилла была его крепостью, но укрывался он в ней ненадолго. Моэм не принадлежал к писателям, наблюдающим жизнь из окна.

Нагибин был немало поражен дендизмом девяностолетнего старца, но еще более контрастом между телесной тщедушностью и силой, живостью его мысли. Русский гость дивился редкому сочетанию спокойного достоинства, детского азарта и ядовитого сарказма, с каким Моэм говорил о все еще волнующих его писательских делах. В разговоре был упомянут покойный Жан Жироду. "Я злюсь на него, я не могу простить, что "Электру" написал он, а не я, - сказал Моэм.- Пьеса о Троянской войне еще лучше, но я не завидую - такого мне не написать. (...) А "Электру" я мог бы написать, но написал ее Жироду, оставив меня без лучшей пьесы". Эта неожиданная вспышка говорит о высокой требовательности к себе и понимании границ своих возможностей. Можно спорить о месте Моэма в литературе, одно бесспорно: писательство было единственным видом деятельности, в который он беспредельно и до конца верил. Посвятив себя всецело литературе, он стал подлинным Мастером.

Моэм последовательно и методично возводил здание своего успеха, руководствуясь строго продуманным планом. Легко и свободно переходил он от одного литературного рода и жанра к другому, в каждом добиваясь совершенства. Случай уникальный, если вспомнить опыты Шоу в области романа и столь же неудачные попытки Флобера в драматургии. Двадцать романов, около трех десятков пьес[*Сколько всего пьес написал Моэм, неизвестно. Некоторые из них сохранились в рукописях, остальные незадолго до смерти писатель уничтожил вместе с большей частью своего архива], множество сборников рассказов, путевых и автобиографических книг, критических эссе, статей, предисловий - таков итог этой жизни.