Николай Алексеевич Некрасов

Кони А Ф

Николай Алексеевич Некрасов

Анатолий Фёдорович Кони

НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ НЕКРАСОВ

В основу очерка положен третий раздел "Отрывков из воспоминаний" А. Ф. Кони, напечатанных в "Вестнике Европы" 1908 г. No 5. Текст этого раздела был повторен с незначительными стилистическими исправлениями в составе цикла "Тургенев. - Достоевский. - Некрасов. - Апухтин. - Писемский. - Языков" во втором томе мемуаров А. Ф. Кони "На жизненном пути" (СПб., 1912; СПб., 1913; М., 1916). К 100-летию со дня рождения поэта воспоминания о Некрасове были существенно переработаны, дополнены и в виде самостоятельного очерка включены в книгу А. Ф. Кони "1821-1921. Некрасов. Достоевский. По личным воспоминаниям" (Пб., Кооперативное издательство литераторов и ученых, 1921). В рукописном отделе Института русской литературы сохранился текст очерка из второго тома "На жизненном пути" (СПб., 1912) с правкою автора и корректура очерка из юбилейной книги 1921 года также с авторской правкой (ИРЛИ, ф. 134, оп. 1, ед. хр. 36, лл. 1-8). Юбилейной книге было предпослано следующее вступление:

"Сочинения выдающихся писателей представляют обыкновенно ценный материал для суждения о их литературных вкусах, о взгляде их на задачи искусства и о их нравственных и общественных идеалах. Нередко в их измененной внешним образом форме содержатся автобиографические данные, которыми, однако, следует пользоваться с большой осторожностью, ввиду возможности создания себе далекого от действительности представления о личности писателя. В этом последнем отношении хорошим материалом могут служить личные воспоминания, рисующие писателя, так сказать, "живьем", причем иногда какая-нибудь, даже мелкая, подробность из житейских встреч с ним изображает его более ярко, чем длинные рассуждения о нем, почерпнутые из его сочинений.

На моем долгом жизненном пути судьба послала мне личное знакомство с Некрасовым и Достоевским, Львом Тол стым и Майковым, Тургеневым и Гончаровым, Писемским, Соловьевым, Апухтиным, Кавелиным и др. Воспоминаниям о двух из них посвящается настоящая книжка, ввиду того, что в настоящем году исполнилось и исполняется 100 лет с рождения Некрасова и Достоевского".

Очерк был перепечатан в пятом (посмертном) томе "На жизненном пути" (Л., 1929). В настоящем издании печатается текст 1921 года с устранением явных опечаток и с рядом исправлений по сохранившейся корректуре.

.

.

Редко кто из выдающихся писателей возбуждал при жизни и после смерти столько разноречивых оценок, как Н. А. Некрасов. Рядом с восторженным изображением его, как "печальника горя народного", существуют отзывы о нем, как о тенденциозном стихотворце, в произведениях которого "поэзия и не ночевала", как о лицемере, негодующее слово которого шло вразрез с черствостью его сердца и своекорыстием [1]. Здесь не место разбирать его произведения и доказывать при этом, как односторонни, пристрастны и несправедливы такие взгляды на его творчество и личность. Достаточно указать на задачу, поставленную им всякому общественному деятелю своим заветом: "Иди к униженным, иди к обиженным - там нужен ты" [2], которому он и сам следовал, будя в читателе негодование на мрачные и жестокие стороны крепостного права, рекрутчины и бюрократического бездушия. Он знакомил так называемое "общество" и городскую молодежь с русским сельским бытом и, хотя и разными с Тургеневым приемами, вызывал в ней сочувствие к простому русскому человеку и веру в жизненность его духовных сил. Нужно ли говорить о красоте, сжатости и выразительности его языка, о богатстве глубоких по содержанию прилагательных, рисующих целые картины, об искусных звукоподражаниях, о ярких образах, щедрою рукою рассыпанных в его произведениях? Можно ли забыть о тяжких впечатлениях его детства, протекшего "средь буйных дикарей" [3], под звон цепей каторжников, проходивших "по Владимирке", и унылое пение бурлаков на Волге, и в частых горьких слезах, разделяемых им со страдалицей-матерью, воспетой им с такой захватывающей скорбью? [4].

Все это не входит, однако, в задачу настоящего очерка: хочется поделиться с читателями простыми личными воспоминаниями, касающимися Некрасова.

Еще в раннем детстве, когда ни о каком знакомстве моем с поэзией Некрасова не могло быть и речи, да она и не успела еще развернуться во всю свою ширь, я уже интересовался им по рассказам своего отца, издателя-редактора "Литературной газеты" в 1840-1841 годах и "Пантеона и репертуара" с 1843 почти вплоть по 1851 год, когда последний журнал был переименован в "Пантеон" и очень расширил свою литературно-художественную программу [5].

Время издания "Литературной газеты" совпало с годами тяжелых испытаний и крайних лишений в жизни Некрасова. Ему приходилось очень бедствовать, подчас подолгу голодать и на себе испытывать ту нищету, бесприютность и неуверенность в завтрашнем дне, которые отразились на содержании многих его стихотворений. Он, очевидно, знал по личному опыту, как тяжко проживание в петербургских углах, описанных им в одном из сборников, им изданных [6]. Существовать приходилось изо дня в день составлением книжек для мелких издателей-торгашей и торопливым писанием на заказанные темы о чем придется и как придется. В этот период его жизни с ним познакомился редактор "Литературной газеты" и предложил ему в своем издании хороший по тогдашним временам заработок, ценя молодого писателя, давая ему иногда по целым неделям приют у себя и оберегая его от возвращения к привычкам бродячей и бездомной жизни [7].

В письме из Ярославля от 16 августа 1841 г., по поводу какого-то недоразумения, вызванного сплетнями одного из "добрых приятелей" Некрасова, он писал моему отцу: "Неужели Вы почитаете меня до такой степени испорченным и низким... Я помню, что был я назад два года, как я жил... я понимаю теперь, мог ли бы я выкарабкаться из copy и грязи без помощи вашей.... Я не стыжусь признаться, что всем обязан Вам: иначе бы я не написал этих строк, которые навсегда могли бы остаться для меня уликою" [8].

Большая часть работ Некрасова в "Литературной газете" была подписана псевдонимом "Перепельский". Себя и редактора он изобразил в "Водевильных сценах из журнальной жизни" под именем Польского и Семячко и вложил в уста последнего следующее profession de foi (символ веры" (букв.); изложение своих убеждений - франц.) по поводу приемов тогдашней газетной травли, руководимой знаменитым в своем роде Булгариным:

"Я литератор, а не торговка с рынка. Я [...] не намерен [...] пятнать страницы моей газеты тою ржавчиною литературы, которую желал бы смыть кровью и слезами" [9].

Когда Некрасов вышел на широкую литературную дорогу, его добрые отношения с моим отцом продолжались, хотя видались они довольно редко.

В первый раз мне пришлось его увидать в конце пятидесятых годов на Невском, при встрече его с моим отцом. Я жадно всматривался в его желтоватое лицо и усталые глаза и вслушивался в его глухой голос: в это время имя его говорило мне уже очень многое. В короткой беседе разговор - почему, уже не помню - коснулся историчен ских исследований об Иване Грозном и о его царствовании, как благодарном драматическом материале. "Эх, отец! - сказал Некрасов (он любил употреблять это слово в обращении к собеседникам), - ну, чего искать так далеко, да и чего это всем дался этот Иван Грозный! Еще и был ли Иван-то Грозный?" - окончил он, смеясь.

Осенью 1861 года я был на литературном вечере в память только что схороненного Добролюбова. Некрасов читал трогательные стихотворения покойного, еще не появившиеся в печати. Его глухой голос как нельзя более соответствовал скорбному тону того, что он выбрал для чтения: "Пускай умру - печали мало, одно страшит мой ум больной, чтобы и смерть не разыграла - обидной шутки надо мной", - говорил он, и казалось, что это - замогильный голос самого Добролюбова. Впечатление было сильное [10]. Мне пришлось опять слышать чтение Некрасова десять лет спустя, на вечере, устроенном М. Е. Ковалевским у себя, в пользу колонии для малолетних преступников. Тогда готовились к печати "Русские женщины", и этим произведением, отдельные места которого глубоко трогательны, поделился со слушателями Некрасов. Аудитория была изысканная в смысле умственного развития, и мне показалось, что он, всегда спокойный и сдержанный, читая волновался и по временам в его голосе слышались слезы. Другие подтвердили мое замечание. Очевидно было, что он, которого так часто упрекали в неискренности, прочувствовал и переживал душевно за княгиню Волконскую, и в особенности за Трубецкую, те нравственные страдания их, которые были им воспеты с такой силой и вместе простотой.