Чекисты

— Ишь, оба слова написаны с заглавной буквы. Вежливые. Прошу удостовериться.

Иван Спиридонович склонился над лупой и сказал: «да-да». Полина Акимовна долго не могла найти свои очки. В крохотном стеклышке лупы расплывались и прыгали русские буквы, отпечатанные на машинке. Половцев продолжил:

— Следующий листок начинается словами: «Мы уверены, что Вы отдаете себе отчет в том, как опасно в такой работе вызвать подозрения со стороны Властей...» — И снова усмехнулся: — «Властей» написано тоже с заглавной буквы. Прошу удостовериться.

Так были занесены в протокол начальные и конечные фразы всех листков фотобумаги, в конце инструкции стояло: «...Жму Вашу руку». Подписи не было.

Потом на столе появилось двенадцать таблеток бордового цвета, издающих неприятный запах, и еще листки фотобумаги с рисунками, на которых был изображен человек, пишущий письмо, и лампа, висящая слева от него.

Затем все пятеро поочередно подписались под текстом протокола. Половцев аккуратно укладывал содержимое обратно в пакетик. Комаров курил. Фотограф упаковывал свою аппаратуру в кожаную сумку, а Полина Акимовна сидела со сжатыми в нитку губами, с остановившимся взглядом, никак не веря тому, что происходит. Почему-то вспомнился Каин, стоящий на площадке Халтуринской лестницы. Он безмолвно кричит уже более ста лет, после того как сделал последний штрих резцом скульптор Дюпре. Полине Акимовне показалось, что Каин сейчас закричит по-настоящему, и его вопль, отчаянный, безнадежный, прокатится по пустым залам, выплеснется наружу, останавливая прохожих. Почему он не кричит? И он закричал. Негромко, со всхлипом... Нет, это сама Полина Акимовна расплакалась, навалившись на стол. Расплакалась оттого, что здесь, в Эрмитаже, появилось такое. Расплакалась потому, что все эти люди так спокойно и обыденно рассматривают, диктуют протокол и обмениваются шутками. Разве так можно? Перед ее лицом колыхался стакан с водой, его протягивал Комаров. Половцев что-то говорил, а Полина Акимовна задыхалась, и слова застревали в горле:

— Я... я... всю блокаду провела здесь... Короли... президенты, космонавты... все первым делом приходят сюда... Да как они могли? Как можно... здесь... в Эрмитаже?..

Голос Половцева показался скрипучим и неприятным:

— А им все равно — здесь или в общественной уборной. Они сочли, что здесь безопасней. Вот и все.

Когда Полина Акимовна, всхлипывая и вздрагивая, вытирала платком глаза, Половцев сказал Ивану Спиридоновичу:

— И вы зря волнуетесь. Ради бога не думайте, что в этом есть вина кого-нибудь из вашего музея. Никто из работников и сотрудников тут ни при чем. Успокойтесь. — Затем Половцев повернулся к Полине Акимовне: — Мы вас просим завтра прийти за два часа до открытия, и этот пакет мы положим туда, откуда взяли. Потом я вас прошу не ходить через этот коридор. Постарайтесь. Иначе, чисто по-человечески, вы невольно будете смотреть на это место и можете отпугнуть того, кто придет за пакетом. Поэтому мы и пригласили вас, как работающую совсем в других помещениях. Понимаете?

В разговор вмешался Комаров:

— Это все равно, что... Минуту вы можете сидеть совершенно неподвижно, но если фотограф скажет: «спокойно, снимаю» и откроет затвор аппарата, у вас невольно начнет дергаться голова... Бывает так?

— Бывает... все бывает... — безропотно согласилась Полина Акимовна.

Эксперт повертел в своих толстых пальцах авторучку, расписался в постановлении о назначении экспертизы, взял найденный в Эрмитаже пакет и ответил Половцеву на вопрос, сможет ли Болдырев заметить, что адресованное ему письмо кто-то читал:

— Нет. Он тайный текст проявит нагреванием. Других средств он не имеет, раз ему их только посылают. — Он показал пакетик: — А это наверняка самые простые средства для тайнописи. Таким, как Болдырев, они особые не присылают, берегут для более важных случаев. Ну, проверим как положено.

Когда эксперт ушел, Половцев сказал Комарову:

— И вот еще. В инструкции по тайнописи указан новый адрес в Нью-Йорке, некоей Кизилцевой Т., и рекомендуется на конверте указывать обратный адрес отправителя Шарикова К. Письма должны быть обращены к Танюше и подписаны Кириллом. Надо проверить, что это за адреса.

Через полтора часа Виктор Комаров позвонил Половцеву и сообщил, что Шариков Кирилл Константинович действительно живет по тому адресу в Ленинграде, который в инструкции рекомендован как адрес отправителя. Шариков работает старшим конструктором, несколько раз выезжал за границу в командировки и туристом. В выездных анкетах он сообщал, что у него в Нью-Йорке как раз по тому адресу, который указан в инструкции, живет сестра с мужем — Кизилцева Татьяна Константиновна...

— По-моему, тут что-то не то, и надо поговорить с самим Шариковым, он сейчас, наверное, дома, — закончил Комаров.

...Шариков провел Виктора в свою комнату. На столе, поблескивая отделкой, стоял новенький японский транзистор. На стене висели фотографии Хельсинки, Парижа и Нью-Йорка. Кирилл Константинович подтвердил, что сестра у него и сейчас живет в Нью-Йорке, они с мужем работники Внешторга, адрес он сейчас найдет. Шариков стал рыться в столе, перебирая надорванные конверты, бормоча:

— Где же он... где же он? Ага, есть! Нет, это старый, они в начале года переехали на другую квартиру.

Старый адрес был тот, который указан в инструкции.

— Почему они переехали?

— Квартира не понравилась, сняли однокомнатную с «кондишен» и прочими удобствами, а плата-то: восемьдесят долларов в месяц! Ничего себе? А вот и новый адрес.

В нем указывался совсем другой район Нью-Йорка.

— Так и должно быть, — ответил Комарову по телефону Половцев и велел прийти в управление к шести утра. Эксперт обещал к этому сроку закончить работу.

Вспыхивали уличные фонари, зажигались окна домов, и небо над городом становилось темнее. А на Дворцовой набережной у гранитного парапета все стояла полная старая женщина с короткими седыми волосами, она прижимала ладони к разгоряченному лицу и все шептала:

— Господи, что творится! Господи, что творится!

6

Иностранцам в нашей стране предоставляются лучшие гостиницы. Они оборудованы всем необходимым. Не выходя из номера, можно заказать любой телефонный разговор. В вестибюле есть почтовое отделение, откуда можно отправить любую корреспонденцию.

Не правда ли, покажется странным, если человек, имея в своем номере телефон, будет болтаться по улице и звонить из стеклянных будок телефонов-автоматов? Или, пройдя мимо почтового отделения гостиницы, отправится искать почтовый ящик где-нибудь за углом, в безлюдном месте.

Для любого человека это покажется странным, но он скорее всего не обратит на это внимания. Кому какая забота, кто и куда опускает письма?..

Другое дело, когда заведомо известно, что один из иностранцев по поручению американской разведки везет письмо, адресованное в Ленинград Болдыреву Сергею, и, прибыв в Москву, долго петляет по улицам, выискивая, где можно незаметно его опустить в почтовый ящик.

Письмо было в стандартном конверте, с четырехкопеечной маркой, адрес был написан крупным размашистым почерком, адрес отправителя на конверте не указывался.

Тем же почерком на двух листках нелинованной бумаги было написано письмо:

Читая письмо, Виктор Комаров сказал Половцеву:

— А ведь здорово заметно, что письмо написано иностранцем, превосходно знающим русский язык. Все фразы составлены безукоризненно грамотно. Так правильно в обиходе русские не говорят.