Generation Kill (Поколение убийц) (ЛП)

“Я в порядке!” – говорит он почти бодрым голосом. Персон перестал следить за движением машины вперед. Мы практически ползем. Позже Персон говорит, что волновался, что один из кабелей, которые упали на машину, мог опу­тать Хессера. Он не хотел, чтобы получилось так, что он разгонится, а Хессер останется висеть с петлей на шее на ка­ком-нибудь фонаре в центральном Гаррафе.

“Жми на газ, Персон!” – орет Колберт.

Персон увеличивает скорость, а снаружи застыла тишина. Мы все еще в городе, но, кажется, по нам никто не стреля­ет.

“Черт возьми! Вы это видели? Вот это мы отожгли!” Колберт вне себя, смеется и качает головой. “Черт возьми!”

Тромбли поворачивается к Колберту, снова ища его одобрения. “Я завалил одного, сержант. Его колено взорвалось, а потом я разрезал его пополам!”

“Ты разрезал его пополам? – спрашивает Колберт. – Молодец, Тромбли!”

“Погодите друг друга поздравлять, - говорит Персон, - мы еще отсюда не выбрались”.

Мы проезжаем мимо покореженной, сгоревшей машины по правую сторону, затем Персон поворачивает налево, и нас снова обстреливают. Чуть подальше от дороги мы видим несколько приземистых шлакоблочных строений, похожих на промзону. Я вижу, как от них отходят белые клубы дыма: еще больше вражеского огня. Персон вдавливает педаль газа в пол. Колберт и Тромбли снова начинают стрелять.

“Я еще одного подстрелил!” – кричит Тромбли.

Вдали мы видим белую дымку: конец города. Мы вылетаем на песчаное поле, которое выглядит почти как пляж. В воздухе носится столько песка – скорость ветра все еще около шестидесяти миль в час – очень сложно что-либо раз­глядеть. Со всех сторон раздаются оружейные выстрелы. Хамви проезжает около двадцати метров по песку, а затем вязнет. Персон дает полный газ, и колеса пробуксовывают. Хамви увязает в битуме по самые дверные створки. Это сопочное поле. Сопка – это свойственный Ближнему Востоку геологический феномен. Сверху это поле выглядит как пустыня с твердой коркой из песка толщиной где-то с дюйм, по которой человек может ходить, не проваливаясь, но стоит проломить эту корку и под низом обнаруживаются смоляные ямы Ла Бреа – зыбучие пески из смолы.

Колберт выпрыгивает наружу и бежит к другим машинам разведбатальона, которые сейчас выстроились по прямой и ведут стрельбу по городу. Он бежит вдоль линий оружия с криком: “Прекратить огонь! Оценить ситуацию!”

У Хамви Колберта кто-то из вышестоящих офицеров стучит по крыше и кричит: “Покиньте Хамви!” Он добавляет: “Термитим радио!” Имеются в виду термитные гранаты, которые используются для уничтожения важного военного оборудования в случае, если приходится его бросать.

За спиной его вырастает Колберт. “Черта с два! Я не буду ничего термитить. Мы выбираемся отсюда на машине!”

Он ныряет под днище с резаком для болтов, рассекая закрученные вокруг оси стальные кабели – подарок от защитни­ков Гаррафа. Пятитонный вспомогательный грузовик дает задний ход, его водителя обстреливают, а морпехи цепляют буксирные тросы к оси нашей машины. Хамви Колберта вызволяют за полчаса, и мы плетемся в лагерь разведбата­льона в нескольких километрах отсюда, чтобы стать на ночь.

Морпехи Браво полчаса подробно обсуждают каждое мгновение засады. Не считая водителя из другого взвода, ране­ного в руку, никто не пострадал. Они громко гогочут, вспоминая все дома, которые взорвали. В частной беседе Кол­берт признается мне, что абсолютно ничего не почувствовал, когда мы проезжали через город. Кажется, это его почти что тревожит. “Это было как на тренировке, – говорит он. – Я просто заряжал и разряжал свое оружие по мышечной памяти. Я даже не думал о том, чем заняты мои руки”.

В ту ночь мы вознаграждены наихудшей песчаной бурей за все время в Ираке. Под черным как смола небом песок и галька, подброшенные в воздух ветрами со скоростью шестьдесят миль в час, обрушиваются на спальные мешки словно град. После этого начинается дождь. Молния вспыхивает попеременно с артиллерийскими снарядами морской пехоты, летящими на город. Перед тем как вырубиться, я ощущаю тошнотворно-сладковатый запах. Во время подго­товки по химическому оружию перед войной нас учили, что некоторые нервные агенты издают необычные, аромат­ные запахи. Я надеваю свой противогаз и двадцать минут сижу в темном Хамви, пока Персон не сообщает мне, что то, что я учуял – это дешевая сигарилла Swisher Sweets, которую Эспера курит под своим Хамви.

На рассвете следующего утра лейтенант Фик говорит своим морпехам: “Хорошая новость заключается в том, что сегодня мы перемещаемся с большими силами поддержки. Группа RCT 1 будет перед нами почти весь день. Плохая новость – то, что нам предстоит проехать через четыре таких города, как тот, который мы атаковали вчера”.

Вдоль шоссе повсюду бродят дикие собаки. “Нам нужно их слегка отстрелять”, – говорит Тромбли.

“Мы не стреляем по собакам”, – говорит Колберт.

“Я боюсь собак”, –бормочет Тромбли.

Я спрашиваю его, не нападала ли на него собака в детстве.

“Нет, – отвечает он. – На отца как-то раз напала собака. Она его укусила, а отец схватил ее за горло и вспорол ей брю­хо. На меня один раз бросилась собака, когда я шел по тротуару. Я просто отшвырнул ее набок, вышиб из нее дух”.

“Где мы взяли этого парня?” – спрашивает Персон.

Мы едем дальше.

“Я люблю котов, – вворачивает Тромбли. – У меня был кот, который дожил до шестнадцати лет. Однажды он когтем выцарапал глаз у пса”.

Мы снова проезжаем мимо трупов на дороге – мужчин бок о бок с оружием, затем мимо дюжины сгоревших грузови­ков и легковых автомобилей, дымящихся на обочине. У многих из них – сгоревшие тела одного-двух иракских солдат, которые умерли после того, как отползли на пять или десять метров от машины и там испустили дух – их руки по-прежнему тянутся вперед по асфальту. Немного севернее, во время другой остановки, морпехи из машины Фика расстреливают из пулемета четырех мужчин в поле, которые якобы к нам подкрадывались. Это ничего особенного. После начала перестрелки в Насирии сорок восемь часов назад, стрельба из оружия и вид мертвых людей стали для нас практически рутинным явлением.

Мы останавливаемся у зеленого поля с маленьким домом в стороне от дороги. Морпехи из другого подразделения подозревают, что стреляли из этого дома. Морпех-снайпер из роты Браво сорок пять минут наблюдает за домом. Вну­три он видит женщин и детей, и ни у кого из них нет оружия. По какой-то причине кучка морпехов из другого подраз­деления открывает по дому огонь. Почти сразу морпехи по соседству подключаются к ним с тяжелым оружием.

Один из офицеров разведбатальона, которого морпехи прозвали Человек-дуб, потому что телосложением он похож на обезьяну, выходит из командной машины. Кажется, он так рвется в бой, что даже забыл снять наушники радиосвязи, и голова его дергается назад, когда натягивается провод, все еще подключенный к устройству на панели. Колберт, кото­рый считает, что в доме находятся только мирные жители, начинает кричать: “Господи Иисусе! В этом доме одни чер­товы гражданские! Прекратить огонь!” Человек-дуб выпускает гранату 203, которая падает, не долетая до дома. Кол­берт, как и другие морпехи из роты Браво, невероятно зол. Мало того, что, по их мнению, этот офицер из разведбата­льона стреляет по гражданским, так он еще и не знает дальнобойности своего М‑203.

Колберт сидит в Хамви, пытаясь дать рациональное объяснение событиям снаружи, которые явно вышли из-под его контроля: “Просто все находятся в напряжении. Какой-то морпех выстрелил, а все остальные последовали его приме­ру”.

До того как этому событию будет дано полное объяснение – некоторые морпехи настаивают на том, что из дома стре­ляли, – Первый разведбатальон отправляют на несколько километров дальше по дороге, к черте другого города – Эль-Рифаи. Группа Колберта останавливается в тридцати метрах от внешней стены города. Ветра замерли, но пыль в воз­духе настолько густая, что это напоминает сумерки в полдень. Рядом с машиной Колберта горит электрическая подстанция, добавляя в воздух собственный едкий дым. Из города стреляют, и группа Колберта отстреливается.