Generation Kill (Поколение убийц) (ЛП)

Мы едем дальше, через несколько километров делая остановку, пока батальон вызывает вертолет для удара по ирак­скому бронетранспортеру впереди. Сидящий рядом со мной Тромбли вскрывает свой сухой паек и украдкой вытаски­вает пакетик Чармс. “Только никому ни слова”, - говорит он. Он разворачивает конфеты и набивает ими полный рот.

В десять утра первый разведбатальон получает приказ покинуть шоссе № 7 – основную дорогу, ведущую на север из Насирии, и свернуть на узкую грязную проселочную дорогу, чтобы охранять по флангам основную боевую силу мор­ской пехоты. В месте, где мы сворачиваем с шоссе, в канаве лежит мертвый мужчина. Через двести метров после тру­па мы видим фермерский дом с семьей на пороге – люди машут нам, когда мы проезжаем мимо. Перед следующим домом две старушки в черном подпрыгивают, радостно вопят и хлопают в ладоши. Группа бородатых мужчин выкри­кивает: “Хорошо! Хорошо! Хорошо!” Морпехи машут им в ответ. За считанные минуты они переключились из режи­ма убивать-всех-кто-выглядит-опасно на улыбки и приветственные взмахи, словно катятся на платформе во вре­мя парада Роуз Боул.

“Оставайтесь хладнокровными, джентльмены, - предупреждает Колберт. – Не важно, что у вас перед глазами, мы сей­час находимся в самой глуши и совсем одни”.

Дорога слилась в один узкий проселок. Мы крадемся со скоростью несколько миль в час. Через каждые пару сотен метров нам попадаются сельские дома. Морпехи останавливаются и швыряют ярко-желтые гуманитарные пакеты с едой в места скопления гражданских. Когда дети вырываются вперед и хватают их, Колберт машет им рукой: “На здо­ровье! Голосуйте за республиканцев”. Он засматривается на “оборвышей”, бегущих за сухими пайками и говорит: “Вот уж слава Богу, что я родился американцем. Серьезно – иногда даже заснуть из-за этого не могу”.

Внезапно поведение гражданских, мимо которых мы проезжаем, меняется. Они перестают нам махать. Многие вооб­ще отводят от нас взгляд. По радио передают, что боевая группа RCT 1 вошла в контакт с силами врага в городе в нескольких километрах севернее. По мере того как мы продвигаемся вперед по проселку, мы начинаем замечать, что сельчане на другом берегу канала бегут в противоположном направлении. Двое местных приближаются к Хамви, сле­дующему за машиной Колберта, и при помощи жестов предупреждают морпехов, что впереди нас ожидает что-то плохое.

Конвой останавливается. Мы находимся на повороте дороги, а слева от нас – уступ высотой пять футов. Прямо перед нами летят снаряды. “Это стреляет противник”, – объявляет Персон.

“Черт побери, – говорит Колберт. – Придется принять это дерьмо на себя”.

Вместо этого, Колберт берет гранату 203 – для подствольника, целует её в нос и закладывает в камору своего оружия. Он открывает дверь и взбирается на насыпь, чтобы взглянуть на небольшую кучку домов на другой стороне. Он пода­ет сигнал всем морпехам выйти из машины и присоединиться к нему на уступе. Морпехи из другого взвода стреляют по селению из винтовок, пулеметов и гранатометов Mark‑19. Но Колберт не разрешает своей группе стрелять. Он не различает никаких целей. Через два километра дальше по дороге, в месте, где остановилась рота Альфа из первого разведбатальона, предполагаемые федаины открывают огонь из пулеметов и минометов. Альфе удается избежать по­терь. Батальон вызывает артиллерийский удар по позициям федаинов.

Группа забирается обратно в Хамви. Тромбли усаживается на заднее сиденье и ест спагетти прямо из фольги, выдав­ливая его в рот из надорванного в уголке пакета. “Я чуть не застрелил человека”, – говорит он возбужденно, имея в виду фермера в хуторе по ту сторону насыпи.

“Рано еще, – говорит Колберт. – Держи свое оружие на предохранителе”.

Минут десять все молчат. Поднимается свирепая песчаная буря. Ветер скоростью пятьдесят-шестьдесят миль в час наносит удары по борту машины. Видимость ухудшается, и воздух наполняется желтой пылью. Батальон окружен на узких проселочных дорогах с вражескими стрелками поблизости.

Группа RCT 1 теперь ожидает на подходах к городу где-то в шести километрах впереди. Ее командующий сообщил, что их обстреливают из города, и первый разведбатальон планирует пойти в обход. Колберт объясняет ситуацию своим людям.

“Почему мы не можем просто пройти через город?” – спрашивает Тромбли.

“Я думаю, тогда нас укокошат”, – говорит Колберт.

Через пятнадцать минут мы начинаем перемещаться на север. Все в машине Колберта полагают, что мы движемся по маршруту, который огибает вражеский город, Эль-Гарраф. Затем по радио передают, что планы меняются. Мы поедем напрямую.

Машина Колберта едет вдоль стен города, который походит на уменьшенную копию Насирии. Улица, на которую мы выехали, – теперь мощеная, – уводит налево. Когда Персон поворачивает, стена дома по правую сторону и не более чем в трех метрах от моего окна взрывается дульным

пламенем и треском пулеметного огня. В машину попадает двадцать две пули, пять из них – в мою дверь. Легкая бро­ня, которая покрывает Хамви почти полностью (восьмидюймовые стальные пластины приклепаны поверх дверей), отражает большую их часть, но окна открыты и в броне есть щели. Пуля пролетает мимо головы Колберта и вонзает­ся в корпус за Персоном. Другой снаряд частично пробивает мою дверь.

Мы едва заехали в город, и нам предстоит еще два километра пути через него. Впереди нас пуля попадает в руку мор­пеху из роты Браво, который едет в открытом Хамви.

Перестрелка с двух сторон продолжается. Менее получаса тому назад Колберт рассуждал о реакции на стресс в бою. Кроме конфузной потери телесного контроля, через которую проходит двадцать пять процентов солдат, другие симп­томы включают растяжение времени, то есть ход времени замедляется или ускоряется; четкость зрения, чрезвычайно повышенную чувствительность к деталям; хаотичность мышления, фиксацию мысли на несущественной связке со­бытий; потерю памяти; и, несомненно, инстинктивные ощущения безраздельного ужаса.

В моем случае слух практически полностью отделился от зрения. Я продолжаю видеть дульное пламя рядом с маши­ной, но не слышу его. Рядом со мной Тромбли выпускает триста снарядов из пулемета. Обычно, если кто-то стреляет из пулемета так близко от вас, это оглушает. Мне кажется, что его пулемет шепчет.

У Колберта практически безмятежное выражение лица. Он согнулся над своим оружием, высовываясь из окна, напря­женно изучая стены домов, давая очереди из своего М‑4 и стреляя гранатами из подствольника М‑203. Я вижу, как он заряжает новую гранату и думаю: “Готов поспорить, Колберт счастлив, что наконец-то стреляет гранатами 203 в бою”. Мне вспоминается, как он недавно по­целовал гранату. Хаотичные мысли.

Я изучаю лицо Персона, пытаясь обнаружить признаки паники, страха или смерти. Я опасаюсь, что его застрелят или он съедет с катушек, и мы застрянем прямо на этой улице. Но, кажется, Персон в порядке. Он ссутулился за рулем и смотрит в ветровое стекло с почти безразличным выражением лица. Единственное, что в нем изменилось – это то, что он перестал болтать о Джастине Тимберлейке или каком-нибудь другом фееричном отсталом гомике, который его занимает.

Тромбли отвлекается от своей стрельбы из окна и оборачивается к нам с триумфальной улыбкой. “Я прикончил одно­го, сержант!” – орет он.

Колберт игнорирует его. Тромбли бодро возвращается к стрельбе по людям из окна. Серый объект “наезжает” на вет­ровое стекло и вонзается в крышу. Хамви наполняет царапающий звук металла по металлу, который я слышу. Чуть раньше в тот день Колберт обменял Гарсу на стрелка из гранатомета Mark‑19 из другого подразделения. Парня зовут Уолт Хессер, капрал, ему двадцать три и он из Тейлорстауна, штат Виргиния. Ноги Хессера поворачиваются боком. На машину упал или бросили стальной кабель. Еще один падает сверху и царапает по крыше.

Колберт кричит: “Уолт, ты в порядке?” В ответ – тишина. Персон оборачивается, снимая ногу с педали газа.

Машина замедляет ход и слегка отклоняется влево. “Уолт?” – зовет Персон.