...и Северным океаном

Садились на воду возле поселка, где для флота комбината строили деревянные баржи. С лесом было плоховато. Панюков интересовался, нельзя ли заменить настоящий строевой лес короткомерным.

В устье Подкаменой Тунгуски самолет заправляли горючим. Им наполнили и ярко-желтые ребристые баки-бочки, на которых размещались пассажиры, работники комбината.

Я расспрашивал их о начальнике Норильскстроя. Слышал в ответ: Александр Александрович Панюков в партии с 1917 года, человек твердый, решительный. Был заместителем Авраамия Павловича Завенягина, тот, уезжая из Норильска, рекомендовал Панюкова вместо себя.

Самолет, от Красноярска придерживавшийся Енисея, после Игарки повернул, срезая угол, на северо-восток. Внизу распласталась тундра с блюдцами озер, с серебристыми нитями речек. Есть озера большие, длинные. Спрашиваю названия — в ответ пожимают плечами: ведь их тут тысячи, несчитанных, безымянных. Кое-где пятна снега. Пустынно, дико. Ни костра охотника, ни челна рыболова.

Норильск появился внезапно.

Его прикрывали синие невысокие горы; разворот машины, снижение — и вот он, город. Или, может, комбинат с приплюсованным городом: прежде всего бросаются в глаза заводские корпуса, трубы, извергающие бурый, серый, желтый дымы, а затем уж улицы, барачные поселки.

И все как-то непонятно перемешано: горные склоны, то немного срезанные, то изрытые, то опоясанные рельсовыми путями, какой-то деревянный длинный короб в ущелье. И, когда мы совсем снизились, — совершенно неожиданная зелень, похожая на огородную. Это на здешних-то широтах?

Осторожно присели на речку Норилку, возле пристани Валек. Как добирались дальше — не помню. Кажется, в вагончике старой узкоколейки.

Программа для меня была составлена заранее. С дороги — ужин у «мэра»: ведь мне предстояло писать для заграницы. Обязанности хозяина города исполнял начальник жилищно-коммунального отдела. Он сообщил, что выпуск никеля по сравнению с 1942 годом в прошлом году вырос в четыре раза, а в нынешнем, видимо, еще почти удвоится. Что касается города, то в нем начали строить трех-, даже четырехэтажные дома — учтите, на вечной мерзлоте. Есть театр драмы и музыкальной комедии. Ну, имеем также свои спортивные сооружения — футбольное поле, тир, гимнастический зал.

Утром следующего дня отправились на POP — рудник открытых работ. Деревянный короб, который я разглядел еще с самолета, защищал от пурги и сугробов.

Путь проложили в ущелье между горами Рудной и Шмидтихой. В одной уголь, в другой руда — такое геологу может только присниться. Думал, что вторую назвали в честь начальника Главсевморпути — он одно время возглавлял комиссию по Норильску. Нет, тут, оказывается, в прошлом веке побывал академик Федор Шмидт, обнаруживший медную жилу.

Подъемник за две минуты доставил к вершине. Здесь куда холоднее, чем внизу. Пятна снега, крепкого, смерзшегося. И ветер. А внизу, в дымке — город.

Никогда до той поры не видел я таких крупных экскаваторов, какой стоял у вершины. Машина была американская, фирмы «Бьюсайрусири».

— Эй, давайте сюда! Быстрее! — крикнул смуглолицый человек в каске. — Через десять минут взрываем.

Мы укрылись за экскаватором.

— Не высовывайтесь, не поднимайте голову! Здравствуйте, я начальник рудника Зарапетян. Вопросы после взрыва.

Он побежал куда-то в сторону, к неторопко уходящим с опасного поля взрывникам.

Плотная, клубящаяся завеса камня, пыли, дыма беззвучно вскинулась к небу. Через секунду взрывная волна ударила в уши. Полмиллиона тонн на мгновенье повисли в воздухе и ухнули, сотрясая землю.

Еще полз из раздробленной тверди желтоватый дым, а люди уже бежали к экскаваторам, тащили рельсы и шпалы, снятые перед взрывом.

Подошел Зарапетян, расплывшийся в довольной белозубой улыбке.

— Хорошо легла порода! Даже отлично!

Он поздравил старшего подрывника, рослого Василия Корбана, и взрывника Анну Пелипенко. Стройная, изящная даже в ватнике и мужских сапогах, она держала букетик оранжевых Жарков. И когда успела собрать, ведь взрыв только что ухнул?

— Между прочим, мать пятерых детей. Муж тоже взрывник, — заметил Зарапетян.

Затем начальник рудника ввел меня в курс дела.

— Значит, так. Мы не роем штольни и шахты. Мы — рудник открытых работ. Под открытым небом. Никто не верил, что здесь такое вообще возможно. Вы видели — возможно. Идея Завенягина. Многие были против. Завенягин убедил Москву.

У Зарапетяна темперамент южанина. Говорил напористо, увлеченно, рубя воздух рукой. Разве у него работают взрывники? Орлы, вот кто под его началом. Пробурите-ка в вечной мерзлоте, в камне дырки, заложите в них взрывчатку. Сколько дырок? Больше сотни. И еще минные колодцы. В общем, земля нашпигована динамитом. Надо подпалить бикфордов шнур с расчетом, чтобы рвануло все разом. И чтобы грунт не разбросало вокруг, а уложило бы вот так, как сегодня, ровнехонько, кучно.

…Незадолго до нового, 1988 года я позвонил по телефону, разысканному в старой записной книжке. Мне ответил знакомый глуховатый голос с заметным акцентом уроженца Кавказа. Конечно, надо встретиться, о чем речь!

Зараб Петросович Зарапетян работает заместителем директора одного из научно-исследовательских институтов Академии наук СССР. После Норильска занимал значительные посты на разных стройках, в том числе и связанных с новыми видами энергетики, строил горный комбинат в пустыне Кызылкум, но всегда с великой охотой вспоминает обжигающие морозы 69-й параллели.

Он помнит все и всех. Не только рудник, своих взрывников, не только железную дорогу — приходилось поработать и там, но и Дудинку, ее причалы. Помнит, как в октябре 1939 года не успели разгрузить речные баржи, и прилетевший в Дудинку начальник пароходства…

— Назаров? Иван Михайлович?

— Он, он самый! Вот был мужик! Уведу, говорит, в Красноярск баржи неразгруженными, так и знайте. Если они тут замерзнут, мне голову снимут. Скажут: вредительство. Мы с Авраамием Павловичем давай его уговаривать, убеждать. И ведь рискнул. Дал нам неделю на разгрузку. Сам выводил потом задерживающийся караван уже в начале ледохода.

Перебираем в памяти имена. Бог мой, будто вчера впервые услышал я этот глуховатый голос, возглас перед взрывом: «Эй, давайте сюда!»

Сознаюсь честно — почти не знакомый с цветной металлургией, я никак не мог связать воедино цепочку от руды до готового никеля. Впрочем, это и не было главной моей задачей.

После рудника попал на ММЗ, Малый металлургический завод. Издали он казался основательным каменным зданием. А стены были бревенчатыми, обмазанными толстым слоем гипса. В этой деревяшке находилась шахтная печь — ватержакет, которая дала первый норильский никель.

ММЗ действовал, а БМЗ, Большой металлургический завод, вводил в строй цех за цехом. Побывал на МОФ, Малой обогатительной фабрике, сооруженной также в деревянном исполнении, со множеством внутренних переходов и лестниц, потом на стройке каменной БОФ, Большой обогатительной фабрики, которая в сто десять раз превзойдет производительностью Малую.

Но не две, а три, может быть, даже четыре буквы, отмечали этапы скоростного развития комбината. Буквам «М» и «Б» часто предшествовала «О» — опытно-металлургический цех, опытный карьер, опытная станция снего-борьбы, опытная обогатительная фабрика.

Четвертой, самой начальной, была буква «В», означающая разные времянки. Среди них оказалась даже железная дорога, уложенная прямо на зимний уплотненный наст и действовавшая, пока он не подтаял.

Начальником стройки Большой обогатительной фабрики был Иван Перфилов. Он попал в Дудинку весной, вскоре после того, как шпалы времянки начали оседать и движение прекратили. Что делать? Вместе с другими строителями пошел в Норильск пешком.

Ивана Перфилова избрали секретарем первой комсомольской организации «Норильскстроя».

В 1944 году ему исполнилось 32 года. Он обладал врожденной способностью располагать к себе людей. Держался просто, ничего начальственного в тоне, в манерах. А ведь он уже был награжден за строительство теплоцентрали орденом Ленина — в те годы такой награды удостаивались очень немногие — и теперь успешно строил БОФ.