Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения

Некоторые офицеры, перезнакомившись с нами, говорили, что как только их освободят, они уедут на Юг России, другие решили, что останутся, так как армия распадается, и они будут нужны для поддержания дисциплины в армии, иначе немцы могут взять Россию голыми руками. Разрешалось арестованным читать, играть в шахматы и в другие игры, но не в карты, и я приносила для комнаты, в которой находился муж, разные игры для разнообразия. Кормили неплохо, но мало, пища варилась как для арестованных, так и для караула одинаковая, но хотя продукты вообще выдавались по карточкам, все же мне удавалось иногда приносить мужу для всей комнаты целый ящик яиц, получая его без карточек от лавочников, когда они узнавали, что он предназначается для арестованных. Муж рассказывал иногда забавные истории о своих сожителях по комнате. Так, например, генерал Балк и его помощник старичок-генерал Зсндсров, собиравшийся подать в отставку еще перед революцией, садились каждый вечер друг против друга на свои постели и мысленно уезжали в ресторан Кюба, лучший в Петрограде, заказывали себе разные вкусные блюда и, мысленно поужинав, ложились только тогда спать.

Странно было видеть также такого важного сановника, как министр юстиции Добровольский, идущим с чайником на кухню за кипятком; потом в эмиграции ко всему такому мы постепенно привыкали, но в то время и больно и тяжело было смотреть на это. Добровольский после освобождения уехал в Крым и был зверски убит в Ялте большевиками на глазах у своей жены.

Так проходили дни за днями, положение становилось все гре-яожисс, большевики все крепли, а Временное правительство слабело, не принимая никаких мер против них. В одно из моих посещений мужа он мне сказал, что до его сведения дошло, что дело о нем находится у следователя по особо важным делам (Таирове кого и чтобы я пошла к нему и попросила скорее допросить мужа и так или иначе кончить эту канитель. Отправившись к Ставровскому и объяснив, в чем дело, я была поражена, что следователь Ставровский сильно взволновался, забегал по комнате, крикнув: «Я вам сейчас покажу, какое дело прислали мне о моем муже для привлечения его к ответственности!» - и принес мне показать бумагу от прокурора палаты Карийского с требованием привлечь моего мужа к ответственности за то, что он имя секретных агентов, приложив к своей бумаге вырезку из какой-то ничтожной газетки с именами некоторых секретных сотрудников. Зная, что, занимая должность начальника Охранного отделение муж обязан был их иметь и каждое государство их имеет, следователь по особо важным делам Ставровский страшно возмутился такой бессмысленной бумагой «прокурора палаты» Карийского и сказал мне, что завтра же он будет у мужа, но допрашивать его, конечно, не будет, так как не о чем допрашивать, а только поре говорит с ним и сделает распоряжение об его освобождении. Так он и поступил, как сказал, и мужа сейчас же освободили. Сам же следователь по особо важным делам Ставровский сейчас же после того подал в отставку, не желая больше служить при таком положении дел. К счастью, мужа освободили как раз вовремя, так как вскоре после его освобождения произошел большевистский переворот и всех, которые находились еще под арестом, большевики расстреляли; тогда были расстреляны бывший министр внутренних дел Хвостов, товарищ министра Ьслсшсий, вице-директор Департамента полиции Виссарионов и многие другие. Муж же после своего освобождения следователем Ставровским был зачислен в резерв при Штабе Петроградского военного округа и даже получал жалование. После большевистского переворота все находящиеся в резерве продолжали получать еще жалованье в течение двух месяцев, а потом их всех перевели на солдатский паек и через неделю или две уволили совсем. Без денег, без вещей, которые можно было бы продавать и покупать кое-какие продукты, муж, я и двое детей должны были оставаться в Петрограде на чрезвычайно голодном пайке, ожидая ежеминутно некого ареста, который теперь закончился бы расстрелом, а выехать не было никакой возможности. Брат мой помогал нам деньгами, и на это мы жили, то есть все мои фамильные драгоценности я держала дома, думая, что в квартире нашей, находящейся при Охранном отделении, они будут в сохранности, на деле же вышло иначе, и в первые же дни революции они были разграблены как и все наше имущество, а деньги и ценные бумаги, находящиеся в Государственном банке, были конфискованы потом большевиками. Муж худел и терял силы не по дням, а по часам, так как его организм был и так подорван длительным тюремным заключением.

Большевики через некоторое время после своего воцарения начали заставлять всех ходить на общественные работы по уборке улиц и снега; посылались как мужчины, так и женщины, а следить за отправкой поручалось, заведующему домом, выбранному квартирантами и получающему приказы от большевиков, Муж ходил на эти работы, а я никогда, несмотря на предупреждения заведующего домом, что меня могут расстрелять за неисполнение приказа, на что я ему ответила, что пусть меня расстреливают, но я не буду беспрекословно подчиняться диким приказам большевиков, и заведующий домом махнул на меня рукой и оставил меня в покое. Прибывших на работу людей выкликали по фамилиям и снабжали каждого лопатой и киркой, после же окончания работы опять была перекличка, чтобы узнать, все ли были на работе, но и тут не обходилось без увертывания от работы; некоторые при первой перекличке отзывались, а потом, поставив в укромное место лопату и кирку, уходили по своим собственным делам к возвращались только к концу работы ко второй перекличке. Работающие представляли странное зрелище. Женщины в дорогих меховых пальто и модных шляпах лениво выстукивали по льду киркой определенное число часов, переговариваясь все время друг с другом, и после переклички уходили домой.

После большевистского переворота многие дамы общества пооткрывали разные кафе, главными посетителями которых были большевистские матросы, но вскоре кафе все закрылись за неимением продуктов. В начале переворота можно было еще доставать на базарах крупу и картофель, но вскоре большевики начали изгонять всех торгующих на базарах, арестовывали их и конфисковывали все продукты, так что последняя возможность кое-когда купить что-нибудь из продуктов пропала и приходилось жить только на то, что выдавалось за деньги по карточкам, но вскоре и эта выдача по карточкам уменьшилась, так как продукты совершенно исчезали и часто, имея карточки, ничего нельзя было получить по ним! Так что питались мы вчетвером четвертушкой хлеба, перемешанного с какой-то трухой, выдаваемой на два дня. Утром и вечером пили чай без сахара, [довольствовались] двумя картошками, получали иногда треску по три рубля за штуку, по бросили ее покупать, так как невозможно было ее есть. Дети помогали в работе по домовому кооперативу, за что получали изредка сверх карточек сушеную зелень для супа - это был наш обед, суп варился только на воде, без мяса, конечно, и без всякого жира. Иногда мне удавалось, отправившись на вокзал в 5 часов] утра, встретить какого-нибудь приехавшего из деревни крестьянина с хлебом и купить у него целый каравай за 10 рублей, отстаивая его от других желающих, и это было целое ликование, когда я приносила хлеб домой, и считалось громаднейшей удачей.

Одна наша знакомая, заведовавшая каким-то большим домовым кооперативом, рискуя быть расстрелянной, давала нам сверх наших еще хлебные карточки 1 -го разряда, по которым выдавал* с я большой паек как трудящимся, и это спасало пас от полного истощения. Как только большевики стали уплотнять квартиры, жена генерала Казнакова предложила нам поселиться с ними. В одно прекрасное утро явились к нам туда большевики о обыском, разыскивая оружие. Меня не было дома, а муж лежал больной. Перерыли все, оружия не нашли, но забрали все бумаги, которые только были. Без каких-либо документов нельзя было жить, а так как среди них были также очень важные и нужные, которые муж после своего освобождения получал из некоторых источников относительно разных прежних должностных лиц и некоторых офицеров, работающих на большевиков, то я на следующее утро отправилась в районный комиссариат доспишь их. Там царил страшный шум и полный хаос, еле-еле добилась я у одного большевика, казавшегося мне более разумным, нужных сведений. Оказалось, что взятые бумаги находятся у них и они собираются отправить их в Чека на Гороховую улицу, но когда это будет - неизвестно. Тогда я предложила им, чтобы все паши бумаги в пакете они дали мальчику, служащему у них посыльным, а я с ним вместе отвезу их на Гороховую улицу. Они согласились на это, и на всякий случай я записала номер, под которым они отправляли пакет.