Об Ахматовой

(Знамя. 1957. № 7. С. 168).

2 Статей об О.М. в «Литературной газете» и журнале «Звезда», как-либо связанных с выступлением А.А. Коваленкова, не обнаружено; негативные высказывания об О.М., правда по другому поводу, в «Литературной газете» датируются сентябрем 1957 г. (см. примеч. 2 на с. 305).

3 Проект открытого письма Комиссии по наследию О.Э. Мандельштама в редакцию журнала «Знамя» рукой Н.Я. с небольшой правкой А.А. Суркова сохранился в его архиве: «Комиссия по литературному наследству О. Мандельштама считает, что любой писатель имеет право на оценку другого писателя, но только в пределах его творчества и методами, принятыми в литературной практике. Между тем журнал „Знамя“ опубликовал в № 7 статью Коваленкова, содержащую недопустимые выпады против покойного О. Мандельштама, призывая к кулачной расправе над ним. Кроме того, Коваленков позволил себе цитировать в грубо искаженном виде нигде раньше не публиковавшиеся стихи О. Мандельштама. Комиссия по литературному наследству О. Мандельштама считает выпад Коваленкова недопустимым и несовместимым с практикой советской прессы» (РГАЛИ. Ф. 1899. On. 1. Ед. хр. 721).

4 Книгу О.М. «Кухня» (Л., 1926) разыскала по просьбе А.А. И.Н. Пунина в библиотеке Академии художеств и сообщила об этом Н.Я.

5 «Жизнь святого Алексея» в журнале «Россия» не публиковалась; впервые этот перевод напечатан в издании: Мандельштам О. Собр. соч.: В 2 т. / Под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. Нью-Йорк, 1966. Т.2. С. 13–16.

6 Это стихотворение напечатано в книге О.М. «Стихотворения» (М., 1928. С. 65).

7 Пятнадцатилетнее наследственное право Н.Я. на пятьдесят процентов гонораров за произведения О.М. было оформлено нотариально в 1957 г. и истекало в 1972 г. (см. ее эссе «Мое завещание»: Н. Мандельштам-З.С. 135).

19

Н.Я. Мандельштам – А.А. Ахматовой <1958 г., Чебоксары>

Анюша! К 20-му я буду в Москве. Как будто комната у меня всё же будет. Как нам повидаться? Может, приехать на несколько дней в Ленинград?

План «Библиотеки Поэта» утвержден. С Николашей будут заключать договор. Меня предупреждают, что в основном будет издаваться старое. Посмотрим.

Читая Осин архив, я увидела, что у него был период удушья, когда он рвался в судьи поэзии, хотя ведь это не ему было делать – ведь сам-то он подсудимый1. Это период статей в «Русском Искусстве», где все оценки всех поэтов кривы и косы2. Здесь был какой-то роковой момент, когда что-то, похожее на голос Городецкого3, прорывалось у него. Это мгновение – и ужасно горькое. Когда он собирал книгу статей, я спросила его, почему он не печатает статью из «Русского Иск [усства]»4. Он сказал: это не то. Больше я от него ничего не добилась. Только сейчас я увидела, что он именно от нее и присных отрекается в предисловии к сборнику статей5. Кроме этой статьи у него был еще ряд статей (о вас там нет ничего), где масса кривых оценок и глупостей, совершенно на него не похожих6. Тут в чем дело: когда у него влюбленность в чьи-то стихи – у него голос поэта. Когда он отмахивается от чужих стихов – он сам не свой: онемел бы в Городецкого. По-моему, именно за это он расплатился периодом, когда он не писал стихов, – этим удушьем. За то, что был умным. Я вспоминаю, как это удушье приходило. Это были счеты с лефом7: «Вот у Асеева есть рифма, а у меня нет…». Я и тогда понимала, что о хорошей рифме ему полагается заботиться в шуточных стихах. Затем какой-то Голосовкер (это не леф) спросил его на бульваре: «Какие стихи вы сейчас пишете?» И он уверял, что уже не может писать стихов из-за Голосовкера и т. п. Потом (уже гораздо позже, когда все время сочинял) он мне сказал, что у него всё время – был ли он в своих или в чужих стихах – был какой-то деревянный звук в ушах – вроде Асеева. А когда всё это ушло, он всё хотел, чтобы сам Кирсанов признал его. Я смеялась и дразнила его, но сейчас я вдруг что-то поняла, читая архив. Именно это назойливое волнение, страх остаться одному и метание в оценках других и себя, когда наступал со своими мерками Леф. Это, кстати, не только в статьях о стихах, но и о прозе – какие-то губительные боковые ходы («мое прямое дело тараторит вкось»8). Период журнализма (оценочные статьи о стихах [26] ,это двадцать второй, кажется, год), он мне как-то сказал («Когда был Лежнев и все эти статьи»), стоил ему не меньше, чем переводы. Даже больше. А я не поняла, а сейчас увидела (увидела на статейке о прозе), что это правда.

Я вам пишу, потому что именно что-то, напомнившее мне гнусный голос Городецкого, испугало меня, я вспомнила, как у нас с Осей всё рвалось в эти два, кажется, года. Как в «Шуме времени» где-то тоже что-то такое прорвалось и т. п. (голос – пересмотр чего-то, между прочим, школы). Была, очевидно, страшная минута, когда он мог стать Городецким (кстати, его – и потом – раздражал Шкловский. Он говорил, что он противопоказан всякому поэту. Бриковские истины у нас изрекал всегда Шкловский10. Огорчившая меня статья о «Серапионовых братьях»11 – она сплошные перевернутые прогнозы). К статьям в «Русском Искусстве» я относилась как к чему-то случайному, вспоминая всё прямо противоположное, что он всегда – потом и раньше – говорил. Теперь я вижу, что это был роковой момент – он тогда мог погибнуть. Этого больного очень мало – это тонет в жизнеутверждающем (чудные фельетоны о Сухаревке, о Киеве, о Батуме12 и т. п.). Если б я не знала Городецкого, я бы, может, не увидела бы этого. Но – увы! – я его видела – и поняла. Жаль, что я тогда была молодой дурой.

Я действительно должна заставить Николашу записать с моих слов всё, что я знаю о его настоящих оценках и о том, почему появились вступительные строчки о «случайных» статьях перед сборником статей, который он выпустил. Он тогда злился, когда его уговаривали издать «полный» сборник статей; таких разговоров при мне было несколько. Затем он собрал сборник статей и фельетонов для какого-то издательства в Киеве (там был Ушаков), и эти разговоры повторились (26 год)13. Женя тоже их помнит. Переписанную статью из «Р [усского] Иск [усства]» он сразу порвал и не оставил ее в архиве – и еще ту статью о прозе, о кот[орой] я пишу (там ничего особенного – о фольклоре у Серапионов). Но у Жени нашелся второй экземпляр (о прозе) и я его бросила в архив. Вот сейчас и прочла.

Всё это письмо очень бестолково. Вы выбросьте его. Но просто это продолжает наш разговор о статье о поэзии в «Р [усском] Иск[усстве]», и я вдруг поняла, что это не какая-то глупая случайность, а просто момент – быть или не быть. И я поняла, как вы были правы, когда сказали, чтобы я записала, как он относился к статьям «случайным» и каковы у него были постоянные, а не «случайные» оценки. Как хорошо, что мы встретились в Детском Селе в тот год…14 После этого «городецкое» и «лефовское» отступило навсегда. Не было даже самых крошечных рецидивов. Каким вы были молодцом в отношениях с Осей – до чего вы были умнее всех мужчин. Целую вас.

Надя.

Письмо выбросьте. Я постараюсь всё записать толково и передать в Союз Писателей с архивом и подготовленным собранием. Это в биограф [ической] справке, которую должна составить комиссия по наследству.

Ануш, голубка, я почему-то вам всё выложила и ничего не сказала о себе и не спросила о вас. И вообще я, по-моему, пишу вам в первый раз в жизни. Письмо дурацкое. Я бы сказала всё гораздо толковее. И жаль, что теперь, понимая, я не могу уже сказать этого Осе.А Вы в Москве не будете? Как быть? Я приеду в Москву и позвоню.

ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 892. Л. 13–14 об. Впервые: Крайнева, 1991. С. 99-100.

1 Интересно, что здесь под периодом удушья Н.Я. подразумевает не 1925–1930 гг., когда О.М. не писал стихов, а предшествующие им 1922–1924 гг., когда сочинение стихов сочеталось с большим объемом прозаических и критических текстов.

2 Речь идет о статьях О.М. «Буря и натиск» и «Vulgata. Заметки о поэзии» (журнал «Русское искусство». 1923. № 1 и 2), «Литературная Москва» и «Литературная Москва. Рождение фабулы» (журнал «Россия». 1922. № 2 иЗ).