Журнал «Вокруг Света» №10 за 2005 год

Но это, конечно, не более чем мнемонический прием, а на самом деле, древняя формула составлена из сложнейших – и фонетически, и семантически – понятий. Знаменитое «ом», к примеру, означает что-то вроде наивысшей способности сознания. Этим слогом начинаются многие буддистские молитвы и речения. В частности, «Ом мани падме хум». При восприятии на слух, да еще и с неизвестного языка, звуки искажаются, так что «от греха подальше», я попросила Аляича записать мантру в моем блокноте. И, к удивлению своему, прочла вместо «ома» – «ум».

– Я ведь не настаиваю, – отбивался проводник от моих попыток углубиться в тему. – Может, это и неверно. У нас в Калмыкии, вообще, пишут кто в лес, кто по дрова, но мы не виноваты. Алфавит четыре раза менялся! До 1917 года у нас были собственные буквы, тодо бичиг – «ясное письмо». После революции зачем-то их сменили на русские.

– Ясно, зачем. Для порядку. Чтоб как у всех, – вдруг заметил философски Наран.

– Но в результате дело совсем запуталось, – возразил Аляич. – Как, спрашивается, изображать калмыцкие слова новым шрифтом? Учителя говорили: «пиши, как слышишь». И, естественно, все стали писать по-разному. Решили перейти на латиницу, кто-то сказал, что она лучше соответствует нашим звукам. Оказалось, ничего подобного. И опять на кириллицу «вернулись»…

– И что же, так теперь и пишите, как Бог на душу положит?

– Не без этого. Хотя, конечно, ввели по учебникам строгую норму. Да и народ больше учиться стал. Вы же знаете, «неуч» – для калмыка худшее ругательство.

Самый грамотный, опытный, рассудительный, – в общем, «главный» человек в поселке Комсомольском и на всех Черных Землях (в Черноземельском районе) – это несомненно Наран Горяевич Бикшиев. В округе охотоведа знает каждый зверь и человек.

Странное дело: мы ведь не оповещали заблаговременно о своем приезде, а вошли – и на столе уже свежесваренный калмыцкий чай. Хозяйка дома – худенькая бессловесная женщина – появилась в комнате как из-под земли. Мелькнули над столом ее руки, влага зажурчала в пиалах, и каждый из гостей получил свою – с почтительным поклоном. Женщина накрыла на стол и – удалилась. Напиток источал густой аромат мускатного ореха, парного молока и сливочного масла. На столе был и обязательный атрибут традиционной трапезы, аппетитные борцоки – лепешки из сдобного теста, которые жарятся в кипящем жиру. Причем лепешки не плоские, а фигурные и «со смыслом»: если вам подают «хуц», то есть изделия в виде барана, значит, желают большого приплода. Узорчатые намекают на солнечный свет и удачу, а самые красивые крученые «мошкут» – символизируют «узел счастья», одну из Восьми буддистских драгоценностей. Как раз такие лежали у нас на столе.

В остальном же обстановка дома ничем не обнаруживала национальности его владельца. Подобная мебель живет в любом уголке постсоветского пространства. Обычные оконные рамы и скрипучие дверные петли. Но сейчас скрипеть ими никто не смеет – глава дома говорит с гостями:

– Антилопу вы так просто не увидите… Нынче сайгак боязливый пошел, – постепенно, словно рассказывая сагу, говорил Бикшиев, – раньше он человека не боялся, спокойно выходил на дорогу. А теперь приходится идти глубоко в степь – без оружия и без фотокамеры. Зверь же не отличит. Уж очень он пострадал за последние 40 лет: было 700 тысяч голов, сейчас еле 20 тысяч наберется. Что поделаешь с проклятым браконьерством?..

– Но вы же охотовед – кому знать ответ, как не вам?

– Да, калмык в душе своей – охотник, этого не вытравить, – помолчав, заметил наш хозяин. – Я и сам всегда был таким: если чувствуешь силу, почему не встать, не взять винтовку, не выйти на единоборство с сильным противником? Вы думаете, сайга – легкая добыча?! А вот она разбежится до 90 километров в час – попробуйте, подстрелите. Все из-за носа. Он действует как настоящий кислородный мешок, позволяя копытному не задыхаться на бегу. Но когда расстреливают животных с вертолета и не смотрят, самка ли под тобой, детеныш ли – с этим варварством я никогда не смирюсь.

Тут охотовед даже слегка ударил кулаком по столу. Потом продолжал уже мягче:

– Вообще-то особенно стали свирепствовать браконьеры в начале 90-х. Просто от нужды. Есть людям было нечего, а у сайгака мясо диетическое. К тому же развалился весь старый охотнадзор… А теперь все больше за рогами гоняются. В них пантокрин – говорят, очень ценное вещество.

– …А все же, чем оно так ценно? От чего помогает? – перекрикивая гул «шнивы», наседала я сутки спустя на нового ученого провожатого, профессора биологии Арылова, который, бросив текущие лекции в Элистинском университете, любезно согласился показать нашей «команде» заповедник-питомник Яшкульский. Там калмыцкая антилопа нашла надежный приют.

– Поверите ли – не знаю. Вокруг препаратов с пантокрином столько тумана… А фармацевты, вообще, не любят делиться секретами, – задумчиво произнес Юрий Нимеевич. – Так вот и выходит: у них – секреты, у нас – животные. И мы во что бы то ни стало должны сохранить хотя бы минимальный генофонд. Сайга – существо стадное, ниже 10 тысяч голов – это уже не популяция. Ее шансы на выживание в степи минимальны…

При этих словах мотор в последний раз сердито фыркнул и заглох. Остаток пути пришлось преодолевать пешком, что, однако, только воодушевило нашего ученого друга. Он метался от растения к растению, срывал пучок за пучком, страстно их нюхал, сыпал латинскими названиями. Я все ждала, когда профессор перемажется в мокрой зелени, но его университетский лоск был непобедим.

Питомник расположился на обширном пространстве – за сутки, думаю, не обойдешь. Да и границу глазом нельзя было бы определить, если б не тонкая сетка, отделяющая от воли «загон» с ручными сайгаками. Кстати, завидя нас, они так же «упорхнули» в глубь своей огромной «клетки», как поступили бы на их месте «дикари». Видимо, не такие уж питомцы Яшкульского домашние по духу, хоть и живут здесь уже в пятом поколении.

– Жаль, что вы не приехали раньше, – приговаривал меж тем Нимеевич, любовно оглядывая своих «чад». – Буквально месяц назад мы выпустили в степь трех самцов – удивительные красавцы! Конечно, надели на них спутниковые ошейники, но я этой «технике» не очень доверяю. Ошейник с себя стащить для такого рогача – можно сказать, раз плюнуть. Поэтому я не удержался и одному раскрасил бока женской краской для волос. Она издалека видна – мне уже несколько раз сообщали, что видели этого, крашеного, в степи. И раз так, я спокоен – если первый месяц на свободе выдержал, значит, и дальше будет бегать. Надеюсь, какой-нибудь юный натуралист, встретив его лет через пять, не раструбит на весь мир, что открыл новый подвид сайгака.

Сайгак – упорное животное. Случись с ним несчастье – отбился от стада, потерялся, – ничто не заставит его остановиться, пока он жив: ни одиночество в степи, ни ночной волчий вой, ни люди с винтовками. Он долгие месяцы будет бродить, голодать, но, как правило, выйдет к своим, хотя и к «другим своим». И его примут в новой семье как родного…

Путь и род – вот круг жизни «носатого» зверя. На длинном историческом пути он прошел мимо сгинувших в небытие мамонтов, туров, тарпанов, и вот наконец встретил человека. Калмыка. Выяснилось, что они родственные души – тот тоже вечно идет куда-то со своим хотоном (родовым селением).

И хотя вот уже восемьдесят лет, как мои соотечественники перешли к оседлости, они все еще кочевники – на пути к благополучию, к знаниям. И к нирване, конечно. Калмыки говорят: «Белой дороги тебе, путник».

В эту экспедицию я взяла с собой 4 мечты: о сайгаке, о верблюде, о черном тюльпане и о кюре. Первая уже реализовалась. Верблюды мне обещаны, и я не очень о них беспокоюсь: для Калмыкии корабли пустыни – не сенсация. Тюльпаны – тоже. Я, правда, все равно приставала к степнякам с расспросами о главной калмыцкой легенде всех времен: есть ли в природе черный цветок, видел ли его кто-нибудь? В ответ неизменно звучало «сказочно-логичное»: не видел никто, но, конечно, он есть.