Военное дело чукчей (середина XVII—начало XX в.)

В сказании, записанном в первой половине XX в., упоминается, что немногочисленные оставшиеся в живых, признавая превосходство врага, бросали оружие и становились на колени, отдавая тем самым себя в полное распоряжение победителя (Бабошина 1958. № 56: 143). Однако такое поведение, насколько можно судить, не характерно для чукотских воинов, предпочитавших пасть в бою. Храбрость же воина пользовалась уважением даже у врагов. Последние, даже превосходя в числе, могли отдать упряжки убитых соплеменников своему врагу и отпустить его с миром (Бабошина 1958. № 95: 233). Взятых в плен воинов, как правило, убивали (Бабошина 1958. № 95: 232), впрочем, иногда могли отпускать к своим (Бабошина 1958. № 56: 143). Обычно оставляли в живых двух человек, которых отпускали домой. Поскольку общественное мнение ценилось чукчами высоко, то эти люди, рассказав о своем поражении и передав угрозы-пожелания, должны были распространить славу о доблести и отваге выигравших (Богораз 1900. № 129: 333―334; Меновщиков 1950: 125; Козлов 1956: 21,182; Бахтин 2000: 234 (два человека); Тан-Богораз 1979а: 215; Козлов 1956: 60; Воскобойников, Меновщиков 1959: 428 (один человек); Меновщиков 1950: 22; 1974. № 148: 470; 1985. № 127: 309―310 (два и три человека); Козлов 1956: 21 (три вестника)). Этот обычай был в целом характерен для этносов региона, обычно отпускавших двух человек, которых сложнее заподозрить во лжи, нежели одного [68]. В качестве нестандартного поступка пленных бедняков, к которым испытывали сочувствие, могли зачислить в свое войско (Воскобойников, Меновщиков 1959: 437).

Убитые. Чтобы убитые враги «не могли смотреть на солнце», трупы поворачивали лицом вниз (Мерк 1978: 121; Меновщиков 1974. № 85: 301; № 91: 318; ср.: Богораз 1900. № 129: 333). Этот обычай, очевидно, связан с традицией оберегания огня очага от взгляда убитой добычи, которую в яранге обычно накрывали чем-нибудь (Вдовин 1977: 134). Да и обычным умершим чукчи надевали белую одежду со специальным капюшоном, закрывающим лицо, очевидно, с теми же культовыми целями из-за боязни духа покойника (Богораз 1939: 183; ср.: Антропова 1976: 264). Вероятно, покойник не должен был смотреть на покровительствующего людям доброго духа, который жил на солнце (Вдовин 1981: 125—126). Раненых врагов, оставшихся на поле боя, добивали (Меновщиков 1974. № 90: 314), павших же оставляли лежать на поле боя непогребенными (Богораз 1899: 355; Мерк 1978: 121; Козлов 1956: 22; 181; ср.: Иохельсон 1900. № 51: 126; Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 19: 87. § 55 (коряки)), тогда как их оружие и одежду забирали в качестве трофеев (Мерк 1978: 121; Козлов 1956: 21; Стебницкий 1994: 31).

Павшим врагам, уже убившим нескольких чукчей, прокалывали стрелами правое предплечье (Мерк 1978: 121). Возможно, это делалось для того, чтобы повредить душу правой руки — основной для сражения (ср.: Богораз 1939: 42―43). Отметим, что коряки наиболее ненавистным врагам могли изрубить лицо, показывая тем самым неуважение к убитому (Иохельсон 1900. № 51: 126).

Оседлые жители могли привязывать убитых врагов на столб, по-видимому, с культовыми целями (Меновщиков 1974. № 41: 177; ср.: Меновщиков 1988. № 237: 449 (гренландские эскимосы)), поскольку столб был символом предка, основателя и хранителя данного поселка (Арутюнов, Крупник, Членов 1982: 114―115, 119; ср.: Вдовин 1976: 243).

Пленные, рабы. Как уже говорилось, чукчи, в отличие от наших современников, не ценили человеческую жизнь, что было обусловлено отнюдь не суровой эпохой, но их религиозными представлениями о реинкарнации и загробной жизни. Еще в 1770-х гг. женщины, увидев, что их мужья пали в битве, а оставшиеся в живых воины бежали, убивали над трупами мужей своих детей, а затем и друг друга, попав же в плен, замаривали себя голодом (Мамышев 1809: 25―26). Суицид женщин (путем удушения или закалывания) и убиение детей в подобных случаях были типичны и обычны для других этносов региона (Бриль 1792: 373). Мужья при своем поражении закалывали или душили жен и детей и закалывались сами (КПЦ. № 64: 168). Мужчины, попав в плен, предпочитали не жить в неволе и, если успевали, убивали себя ножом (Атлас… 1964. № 54: 38, А-2) или замаривали голодом. Часто пленные чукчи разбивали себе головы о камни (Тан-Богораз 1958: 74; ср.: Семивский 1817: 77 (вторая пагинация)), ведь сама добровольная смерть рассматривалась чукчами как последняя битва (Тан-Богораз 1958: 68). Поскольку в Сибири русским не хватало женщин, то они крестили пленных чукчанок, а затем женились на них (Дьячков 1893: 56). Пленные же дети также крестились и обычно становились холопами, а то и казаками (Алексеев 1961: 14).

В плен к чукчам, как правило, попадали женщины и дети, поскольку все мужское население, включая стариков, обычно убивали (КПМГЯ. № 190: 239; ДАЙ. 1867. Т. X, № 78-VI: 351; Сенатский архив. 1889: 35, 36, 535; Меновщиков 1950: 18) или убивали всех взрослых, а детей брали в качестве добычи (Меновщиков 1974. № 83: 294). Могло быть и по-другому: всех врагов истребляли поголовно, как было, например, при неожиданном нападении на поселение оседлых жителей, когда перебили всех женщин и детей, а идол божества-покровителя поселка забрали в качестве трофея (Бабошина 1958. № 67: 166―167; ср.: Jochelson 1905. № 6: 138―139 (коряки); Bogoras 1910: 185; Богораз 1949. № 4: 139; № 9: 158). Согласно поздним сказаниям, в которых можно усмотреть влияние поздней гуманистической идеологии XX в., чукчи, перебив мужчин, могли отпустить женщин восвояси (Лебедев, Симченко 1983: 131). Причем последних, насколько мы можем судить, при пленении обычно не подвергали насилию (ср.: Burch 1974: 11; 1998: 108 (у западноаляскинских эскимосов женщин насиловали, мучили и затем убивали)). Победитель же мог просто жениться на жене побежденного (Воскобойников, Меновщиков 1959: 426) и даже усыновить вражеского ребенка (Козлов 1956: 19―20; 23). Вообще же добытчики распределяли пленных среди своих родичей (Меновщиков 1985. № 83: 294) или между собой, как указывается в одном эскимосском сказании, поровну (Меновщиков 1985. № 127: 309―310).

Оленьи стада чукчи во время своих зимних набегов подчас захватывали вместе с пасущими их подростками, которые иногда оставались в плену вместе со своими стадами, поскольку лучше знали норов животных (Тан-Богораз 1930: 65; Богораз 1934: 175; Меновщиков 19886. № 48: 222). В конце XVIII в. у приморских жителей типичными невольниками были эскимоски с Аляски, захваченные во время морских набегов. Этих пленниц могли брать в жены бедные оседлые жители, их же могли продавать оленным чукчам, к примеру, за 12 важенок или за 10 важенок и двух ездовых оленей, дети стоили дешевле (Мерк 1978: 121). Судя по фольклору, мальчик стоил 10 оленей, а девушка — 20―30 (Рубцова 1954. № 15: 226, § 18; Вдовин 1970: 23). Неплохой ценой за мальчика считалось у эскимосов также предложение ножа и собаки или наконечника копья и шкур двух белых пыжиков (КПЦ. № 72: 186; Меновщиков 1986: 214). Пленного мужчину делали рабом реже, поскольку представитель сильного пола мог представлять реальную угрозу семье, в которой он жил (Рубцова 1954. № 16: 236. § 45; Куликов 1957: 55).

В рабстве обычно были иноплеменники, реже встречались невольники и из самих чукчей. Бывали случаи, когда убийца предоставлял семье убитого своего родственника, который и выполнял обязанности убитого (Богораз 1934: 177). У кочевых чукчей редко встречались в качестве работников коряки и юкагиры, их могли женить на бедных чукчанках. В целом рабов было мало, поскольку обычным явлением был выкуп пленных. Уже через несколько дней после налета прибывали родственники пленных и выкупали их (Шаховской 1822: 306; Мерк 1978: 120; ср.: Гедеон 1994: 63). Так, в 1755 г. юкагиры принесли в качестве выкупа за своих пленных табак, котлы, топоры, ножи, копья, луки, стрелы, корольки (КПЦ. № 70: 183), то есть предметы русского происхождения и оружие, которое русские чукчам не продавали. В XVIII в. россияне выкупали своих пленных за табак (Богораз 1902. № 5: 163). Нужда в русских предметах обуславливалась тем, что шла война с россиянами и торговые отношения были практически заморожены. Чукча, взявший в плен казака Б. Кузнецкого в 1754 г., хотел отпустить его за выкуп или обменять на пленного сына, но по заключении перемирия в 1755 г. отпустил без всяких условий (КПЦ. № 70: 183). В 1755 г. во время переговоров чукчи отпустили русских пленных, а россияне — чукотских (АИИ, ф. 36, оп. 1, № 643, л. 583).