Преступление без наказания: Документальные повести

Течет время. Наливается кровью, крепчает, потом неизбежно старится, дряхлеет советская власть. Дожили до перестройки! А дело Таганцева все еще под секретными замками. Что мешает распахнуть этот сундук памяти? Не страх ли, что откроется правда?

Спор о Таганцевском заговоре и участии в нем Гумилева не утихнет, пока не раскрыты полностью, не изучены и не обнародованы все 382 тома дела. Много гипотез и домыслов — мало фактов и документов. Сколько сказано — тайна остается. Нет полной реконструкции событий — даже на основе всех новых материалов, открывшихся в результате перестроечного архивного бума [30].

Надо отдать должное первым публикаторам «дела Гумилева» и вообще всем, кто по крупицам воскрешал его биографию. И все-таки материалы дела не были обнародованы полностью. В публикациях оказалось много неточностей, неверных расшифровок и пропусков. Причина этого — и спешка, при которой исследователи знакомились с делом, вызванная желанием ускорить реабилитацию поэта, и то, что текст печатался не с оригинала, а с ксерокопий, выданных архивистами КГБ. В результате случалось и так, что лицевая сторона листа воспроизводилась, а оборот — нет. И, кроме того, судя по изменениям в нумерации страниц, дело расшивалось, в него вмешивались: что-то изымали и что-то вставляли…

Определились три основные точки зрения: первая — заговор был, Гумилев его активный участник; вторая — заговор был, Гумилев лишь причастен к нему, и, наконец, третья — все это чистая фикция, заговора вообще не было.

Что же случилось тогда на самом деле? Чтобы это понять, надо, обобщив известное, вписать в его контекст новые факты и документы, которые открылись нам в процессе изучения досье Гумилева в лубянских архивах.

Как оно возникло, это самое «дело Икс»?

Первые годы большевистского режима — сплошная судорога: уцелеть, продержаться, выжить — любым способом! Власть взята насилием, а у захватчиков враги всюду. В яростной борьбе приходится идти на самые жестокие и крайние меры, выискивать все более изощренные методы и тут же внедрять их в сознание, подводить идеологическую базу. Это называется революционным творчеством — слово краденое, для маскировки.

Так рождался криминальный коммунизм, ставший главным палачом XX века.

Трудно даже понять порой, откуда инициатива — из Кремля или с Лубянки. Чаще они — Кремль и Лубянка — шли на опережение, подталкивали друг друга, заражаясь и заряжаясь подозрительностью, страхом и агрессией. Да и не так уж важно это в конечном счете, когда Ленин уступал напору чекистов и когда, наоборот, сам развязывал им руки, вдохновлял на очередную расправу.

5 декабря 1920-го все губернские ЧК получили совершенно секретный приказ Феликса Дзержинского. «В целях быстрейшего выяснения иностранной агентуры на нашей территории» предписывалось создавать обманки — фиктивные белогвардейские организации, «подпольные и террористические группы», разумеется, весьма осторожно и под строгим контролем. Шпионов приманим, а заодно и население проверим «на вшивость». Провокация, подлянка? Нет, военная хитрость, правое дело. Потому как для революции, всеобщего счастья. Без одобрения партийной верхушки, самолично, железный Феликс на это бы не пошел.

Положение новой власти зыбко, большевики — в смертельной опасности и перманентной панике. В феврале-марте 21-го разразился Кронштадтский мятеж — это уже не треклятые белогвардейцы и буржуи, восстал свой брат — революционный матрос. Мятеж потоплен в крови, но напугал сильно, подтолкнул к уступкам — к нэпу. Приходится маневрировать — от пинка до пайка, кого — к пенке, а кого — к стенке.

Постоянная головная боль — интеллигенция, почти сплошь недовольная жизнью под комиссарами, в массе своей враждебно к ним настроенная. Большевики искали способ обуздать, подчинить или хотя бы нейтрализовать ее. 20-е годы — еще сравнительно мягкий период, даже всплеск творческой активности, когда не иссяк художественный потенциал Серебряного века, не перебродило революционное сусло. Пора шатаний, иллюзий и заскоков, когда шаг влево — шаг вправо еще не пресекались выстрелом, когда возникали и лопались, как мыльные пузыри, всевозможные эфемерные учреждения с диковинными названиями. Был, например, даже Исполкомдух — Исполнительный комитет по делам духовенства, вскоре, впрочем, разогнанный.

Множество писателей, литераторов, журналистов пострадали и погибли не за свое творчество, а за принадлежность к числу разгромленных контрреволюционеров, белогвардейцев, к различным гонимым социальным слоям — дворяне, священники, буржуазия, купцы, торговцы, офицеры, к небольшевистским политическим партиям и обществам — монархисты, кадеты, народники, меньшевики, эсеры, анархисты, сионисты, старые политкаторжане, мистики, наконец, к всевозможным отщепенцам, оппозиционерам и уклонистам от генеральной линии партии.

8 марта Совнарком направляет письмо в Наркомпрос, просит охарактеризовать большую группу научной и художественной интеллигенции — для будущей зачистки. Подозрительная, гнилая публика!

Летом разоренную, истерзанную страну постигает катастрофический голод. Население ропщет. Можно ожидать новых контрреволюционных взрывов. 4 июня Ленину на стол кладут телеграмму. Комиссар иностранных дел Красин сообщает: в Париже, на съезде русских партий — монархистов, кадетов, правых эсеров — решено поднять очередное восстание в Кронштадте и Петрограде. Срок — конец июля — начало августа. Ленин требует от чекистов срочных мер.

Записка заместителю председателя ВЧК:

т. Уншлихт!

Сообщают про Питер худое. Эсеры 435

де сугубо налегли, и питерская чека не знает-де ничего об эсерах! Они де новые, законспирированы чудесно, имеют свою агентуру.

Как бы де не прозевать второго Кронштадта.

Обратите побольше внимания, пожалуйста, и черкните мне сегодня же.

Не послать ли опытных чекистов отсюда в Питер?

Ваши сведения и Ваши планы?

С ком. приветом Ленин

Результатом этого ленинского «как бы де не прозевать», перестраховочного страха, и стало таганцевское дело. Вождь выразил недоверие питерским чекистам. Теперь надо было отмазаться, отличиться, доверие вернуть.

Требовался повод для раскрутки большого заговора. И случай как раз подвернулся.

Только что, в ночь с 30 на 31 мая, при переходе финской границы был убит бывший царский офицер, шпион Юрий Герман. При нем нашли записную книжку с множеством адресов, что давало основание подозревать некую организацию и начать аресты. В числе задержанных наиболее значительной фигурой, подходящей для роли контрреволюционного вожака был Владимир Николаевич Таганцев, профессор-географ, секретарь Сапропелевского комитета Академии наук [31]. Сигналы о его неблагонадежности уже поступали — от чекистских агентов. Началась усиленная обработка профессора.

В первых его показаниях нет ни подтверждений вины, ни вообще каких-либо фактов о существовании «Боевой организации». «Я получил известие, — рассказывал Таганцев, — что дома был обыск и оставлена засада. Засада сидела, ловила приходивших, потихоньку реквизировала вещи, причины были для многих совершенно непонятные, в особенности, когда попал курьер Сапропелевского комитета, принесший от академика Ольденбурга находившуюся у последнего рукопись отца (академика Н. С. Таганцева), показавшуюся весьма контрреволюционного содержания, ибо там был разбор „Двенадцати“ Блока с бунтарскими, как известно, рифмами…»

Тон вполне уверенный, даже иронический.

Похоже, что стражи революции поначалу растерялись перед такой сверхзадачей: слепить из пестрого множества ничем не связанных и даже часто не знакомых между собой людей — сплоченную армию врагов. Не все чекисты были на это способны. Вот что писал один из них (фамилия неизвестна) о жене Таганцева, тоже арестованной: