Спасение челюскинцев

Кренкель приготовился к выходу на связь с Ванкаремом.

Небо на востоке заалело.

Ванкарем вышел на связь:

«Ждите Водопьянова — вылетел».

Прошел час, полтора — Водопьянова не было. Челюскинцы заволновались. Ну конечно же, у них были основания для волнения.

«Водопьянова нет. Что с ним?» — передал Кренкель.

«Вылетел полтора часа назад, — сказал Ванкарем, но тут же, ко всеобщему удовольствию, добавил: — Возвращается! Не нашел дымового сигнала. Дайте побольше дыма».

Через минуту Ванкарем сообщил для Боброва:

«Отправляем три самолета. Осмотрите лично лагерь, чтобы в нем не осталось ни одного человека. Свободное место догрузите собаками…»

— Ну вот, а вы волновались! — сказал Воронин собакам, которые торчали тут же.

Бобров даже несколько обиделся, получив такую радиограмму.

— Как же это можно бросить собак! — сказал он. — Мы на них ездили-ездили, они были и остаются нашей последней надеждой. Если не прилетят самолеты. Да ведь нам после этого ни один полярник руки бы не подал! Тем более, что собак мы взяли у чукчей, а долги надо возвращать.

Ровно в час ночи Ванкарем передал долгожданную весть:

«Вылетели три самолета».

Кренкель вышел на связь с Уэленом, чтоб поблагодарить Людочку Шрадер за блестящее радиообслуживание лагеря. Людмила Шрадер ответила:

«Почти все поняла… Не знаю, как и выразить нашу общую радость по поводу такого благополучного окончания всей этой жуткой аварии. Ждем, ждем, ждем. Баня скоро будет готова. Приготовлено много горячей воды. Ну, молодцы, слежу за вами…»

— Товарищи! — сказал Кренкель. — Водопьянов не нашел лагерь оттого, что был слабый дым. А тут над разводьями поднимается пар и сбивает с толку. Надо поддать так, чтобы небу сделалось жарко.

— Весь хлам сожгли, — сказал запасливый боцман Загорский, — остались только нужные и добротные вещи.

— Да кому они теперь нужны, твои добротные вещи! — засмеялся Кренкель. — Их вывезти — дороже станет. Всё — в костер!

И в костер полетели нераспечатанные рогожные кули с новыми полушубками, палатки, меховые спальные мешки, чемоданы, подушки и одеяла.

— Плохо дымит, — сказал заядлый курильщик Кренкель и метнул в огонь два фанерных ящика с папиросами первого сорта «Казбек».

И тут показались самолеты.

Прежде всего принялись грузить собак. Пожалуй, это было самым трудным и даже рискованным делом. Они визжали и кусались. Наконец восемь сердитых пассажиров оказались втиснутыми в парашютные бочки. Из дырок, которые Молоков сделал, «чтоб лететь было веселее», доносился скулеж и лай.

Кренкель получил из Ванкарема указание закрыть станцию.

Он передал по международному коду:

«Всем, всем, всем… Прекращаю действия радиостанции».

Потом сделал последнюю запись в журнале:

«Снят передатчик 02.08 московского 13 апреля 1934 года».

Лагерь Шмидта на льдине прекратил существование.

Самолеты один за другим взлетели.

Бобров попросил Водопьянова сделать круг над лагерем — так, на всякий случай.

Костер горел вовсю. Водопьянов дал глубокий крен и оглянулся: Кренкель чего-то морщился и тер глаза.

«Уж не плачет ли? — удивился Михаил Васильевич. — Небось так сроднился с лагерем, что и покидать не хочет. Вот странно устроена душа человека! Страдал, мучился, а уезжать жалко».

В Ванкареме задолго до прилета аэропланов все население высыпало на аэродром, а наиболее ловкие залезли на крышу радиостанции с биноклями и подзорными трубами.

На горизонте показалась точка. За ней вторая, третья.

Челюскинцы, прибывшие ранее, и все жители Ванкарема так возликовали, что кое-кто стал прыгать с крыши вниз головой в снег. К счастью, никто не свернул шеи.

Прилетевших стали качать. Только двое чукчей были как будто чем-то недовольны. Они заглядывали в кабины и разводили руками. Но недоразумение тотчас же разрешилось, когда из парашютных бочек вылезли лохматые пассажиры и кинулись к своим хозяевам. Тут уж ликование стало всеобщим.

А взору приезжих открылся унылый берег без единого деревца. Для них, однако, вернувшихся со льдины, в этой каменистой гряде сосредоточилась вся земля и все то, что может дать человеку земля. И не просто земля, а родная земля — Родина.

Водопьянов сказал Кренкелю:

— Пощупай, Эрнст, — это земля.

Кренкель пощупал землю рукой, а Водопьянов продолжал:

— А ты морщился, чуть ли не плакал, когда мы покидали льдину. Жалко было расставаться? Впрочем, оно и понятно: сроднился.

— Нет, не понятно, — возразил Кренкель. — Плакал я оттого, что ты мне на ноги посадил Симу Иванова и Боброва, а это больше двух центнеров.

Через три часа началась пурга.

В эту ночь начальник Ванкаремского аэродрома Бабушкин спал как убитый. Впервые за десять дней.

Добавить осталось совсем немного.

Закончив работы по перевозке челюскинцев, летчики вдруг почувствовали страшную усталость.

Каманин сказал Молокову:

— Ну и влетит же мне от командования!

— За что?

— Как это за что! Вы еще спрашиваете! Вылетали-то впятером, а что вышло? Две машины разбили, а Борю так оставили.

— Может быть, все еще и обойдется, — попробовал успокоить своего молодого друга Молоков.

— Нет, не обойдется. Придется писать всякие объяснения, рапорта…

И тут 14 апреля пришла правительственная «Молния». В ней сообщалось, что в нашей стране устанавливается высшая степень отличия, связанная с проявлением геройского подвига, — звание Героя Советского Союза, и что правительство входит в ходатайство во ВЦИК о присвоении этого звания семи летчикам, принимавшим участие в спасении челюскинцев. Указ о присвоении звания Героя был опубликован 16 апреля. Первыми героями стали товарищи Ляпидевский А. В., Леваневский С. А., Молоков В. С., Каманин Н. П., Слепнев М. Т., Водопьянов М. В., Доронин И. В.

Ордена Ленина получили бортмеханики, в том числе и два американских механика, которые работали ударно и рисковали своей жизнью.

Все челюскинцы получили ордена Красной Звезды.

А потом была дорога цветов. Корабль, на котором плыли челюскинцы и всех, кто участвовал в их спасении, забрасывали с самолетов цветами.

Специальный поезд, в котором ехали через всю страну челюскинцы, останавливался почти на каждой станции, и на каждой станции их встречали, приветствовали и преподносили подарки. Им дарили торты, в виде кораблей, заводов и самолетов, и цветы. Конечно, съесть такое количество сладкого было невозможно, и челюскинцы дарили эти торты пионерам на следующих станциях. А от Владивостока до Москвы сто шестьдесят остановок! И на каждой остановке выступали, делились своими воспоминаниями.

А на одной станции к Водопьянову подошел крепкий загорелый старик и сказал:

— Я тебе, товарищ Водопьянов, как бывший партизан, дарю двух поросят.

И подарил ему двух живых поросят. И наверное впервые за всю челюскинскую эпопею Водопьянов растерялся.

А впереди всех ждала Москва.

Весь мир восхищался стойкостью челюскинцев и героизмом наших летчиков.

А мы закончим наш рассказ письмом одного датского матроса. Это письмо было прислано челюскинцам и потом опубликовано в газетах:

«…датский пароход «Татьяна» потерпел крушение у берегов Аляски. Команда спаслась на маленьком островке. Дело было зимой. С судна мы не успели захватить с собой ни припасов, ни одежды, ни палаток. Восемь суток мы прожили в нестерпимых условиях. Мы мерзли, голодали и, так как не могли связаться с внешним миром, мы приготовились к смерти. На девятые сутки, когда уже самые сильные начали поддаваться унынию, когда голод и лишения подточили силы самых выносливых, нас нашел сторожевой канадский крейсер. На крейсере нам отвели неудобное помещение. Никто не подумал дать нам одеяла, чтобы прикрыться, или чистое белье. За девять суток мокрая одежда одеревенела настолько, что нельзя было двинуть ни рукой, ни ногой. Никто не сказал нам теплых слов.