Две повести о тайнах истории

В результате новгородцы свергли князя, лишили его владения землей. Пришлось князьям согласиться и на ряд других существенных ограничений своей власти. Это случилось в 1136 году.

Былинный «гость», то есть купец, Садко воздвиг после этого рядом с княжеской Софией в кремле собственную церковь: каменный храм в честь Бориса и Глеба. К слову сказать, былина довольно точно сообщает маршрут торговых экспедиций Садко — так, как это возможно только, когда речь идет о реальном, живом, отлично известном всем окружающим человеке:

В факте постройки церкви Сотко Сыти́ничем, который летопись справедливо отмечает как выдающееся событие своего времени, характерно все. И то, что храм воздвигается в честь именно Бориса и Глеба: Борис и Глеб — первые русские люди, которых византийская церковь вынуждена была объявить святыми по категорическому требованию князя Ярослава Мудрого, добивавшегося возвеличения роли Руси в византийской церкви. Новгородский гость, возводя храм именно в честь Бориса и Глеба, подчеркивает этим, что заботится о прославлении русского имени не менее, чем князь. И то, что церковь Сотко своими размерами мало чем уступала самой Софии.

Церковь Бориса и Глеба, к сожалению, не сохранилась. Но многие церкви, построенные отдельными купцами и боярами, а также — и больше всего — самоуправляющимися «концами», «улицами» и цеховыми объединениями ремесленников и купцов, дошли до наших дней, придавая Новгороду его неповторимый облик.

Эти церкви были не только молитвенными зданиями. Построенные в честь патрона — святого покровителя данного ремесла или «конца» и «улицы», — они были центрами всей общественной жизни «конца» и «улицы». У суконщиков была своя церковь, у кузнецов — своя, у торговцев воском — своя, и т. д. Недаром и «концы» и «улицы» носили такие названия, как Плотницкий конец, Гончарский, Щитная улица, Кузнецы, Кожевники. При патрональных церквах действовал совет объединения — ремесленной братчины или купеческой общины. При наиболее значительной из них — Иваньской общине торговцев воском — производился торговый суд; в церквах хранились (там же, где и святыни!) меры веса и длины, с помощью которых устанавливалось, обманул ли купец покупателя или жалоба облыжна. Использовались церкви и как склады наиболее дорогих товаров. Эти купеческие храмы божьи (а их в Новгороде большинство; в особенности на торгу видно, как они прямо-таки одна возле другой лепились) решительно разнятся от княжеского собора, причем не только величиной, но и всем своим видом. Собору предназначалось вбирать в себя толпы народу, всех без исключения поражать великолепием и масштабами и внушать рядовому человеку сознание его ничтожества. Обычные же церкви — здания небольшие, рассчитанные только на своих прихожан, скромные; в них уже исчезли роскошные открытые хоры, они никого не пытаются ни унизить, ни раздавить — это церкви для одного круга людей, в общем равных между собой. «Одного взгляда на крепкие, коренастые памятники Великого Новгорода, — справедливо замечает академик Грабарь в своей работе «Андрей Рублев», — достаточно, чтобы понять идеал новгородца — доброго вояки, не очень обтесанного, мужиковатого, но себе на уме, почему и добившегося вольницы задолго до других народов, предприимчивого не в пример соседям, почему и колонизовавшего весь гигантский север; в его зодчестве — такие же, как сам он, простые, но крепкие стены, лишенные назойливого узорочья, которое, с его точки зрения, «ни к чему», могучие силуэты, энергичные массы. Идеал новгородца — сила, и красота его — красота силы. Не всегда складно, но всегда великолепно, сильно, величественно, покоряюще».

И вдвойне радостно наблюдать, какая бодрая, напряженная жизнь кипит и сегодня в древнем городе. Всюду слышен визг электрических пил, скрежет лебедок, урчание грузовиков, нагруженных двухтавровыми балками, бревнами, цементом, батареями центрального отопления. Нет конца свежим тесовым заборам, за которыми башенные краны плавно опускают в котлованы, вырытые для фундаментов, кирпич в контейнерах. Перед Новгородом стоит трудная задача: подняться из развалин. Хотя миновало уже немало лет с тех пор, как фашистские выродки выгнаны отсюда, но и посейчас кровоточат раны города. За тысячу лет существования Новгорода не было среди его врагов больших варваров, чем эти. На каждом шагу — руины, пустыри. Израненная, искореженная, истерзанная земля. Гитлеровцам мало было захватить город — они решили превратить в прах все, что говорило о величии и жизненной стойкости русского народа. Но ведь здесь каждый камень об этом говорил!

Тогда они принялись воевать и с камнем.

Они прошли огнем и взрывчаткой дом за домом, квартал за кварталом. Они сорвали все крыши со зданий, начав с ослепительной позолоты софийских куполов, закладывали тол в церкви, обливали бензином все, что могло гореть, и перемалывали в щебень то, что горению не поддавалось. Они проложили в военных целях дорогу и замостили ее щебнем, в который специально для этого превратили старинную церковь Флора и Лавра! Они замазывали жирными черными надписями «Хайль Гитлер!», сделанными малярной кистью, бесценные росписи мастеров средневековья, выжигали их паяльными лампами. В сквере против новой школы стоял бронзовый бюст Льва Толстого, — они превратили его в мишень и изрешетили автоматными очередями.

Когда Советская Армия выбила гитлеровцев из Новгорода, сразу же были возведены дощатые шатры над бесценными архитектурными памятниками: каждый день довершал разрушение того, чего гитлеровцы не успели разрушить до конца. Затем, не откладывая, принялись и за реставрацию.

Но восстановить все было немыслимо, несмотря ни на какие старания.

Войдите в какую-нибудь реставрированную новгородскую церковь.

Заделаны пробоины в стенах; сквозь купол, вновь сверкающий позолотой, уже не видно неба, как при немцах; стены слепят свежей белизною штукатурки. Снаружи вы, может быть, даже не различите, что церковь разрушена. Но внутри все голо…

Можно отстроить дома, навести новый мост через Волхов вместо разрушенного, залить асфальтом мостовые, — красок Феофана Грека не воспроизведешь, церковь Спаса Нередицы — чудо мирового искусства, снесенную до фундамента, — не поднимешь…

Изуверы! Они хотели стереть с лица земли славу Новгорода, славу русского народа, но чего они добились, кроме вечных проклятий и позора на свою голову!

Новгород встает из руин.

Как на любом строительстве, шуршат транспортеры, по которым движется земля из котлована, и за забором на Дмитриевской улице — тихой и малолюдной, хотя она пролегает в двух шагах от кремля и от Волхова. Видно, как безостановочно вываливает землю на отвалы скиповая машина. Земля из котлована идет с перевалкой: ящики машины загружаются с ленты транспортера.

У заборов, за которыми идет стройка, деловитые новгородцы зря не останавливаются: ясно, что там, — что время терять! Однако от щелей этого забора почему-то не отлипают.

Что ж за диковину возводят тут?

Впрочем, это как раз единственный новый забор в Новгороде, за которым не ведется никакой стройки. Строительные механизмы используются для другой цели: А. В. Арциховский поставил их на службу археологии.

Гудят электромоторы, приводящие в движение лебедки и транспортеры, вырастают отвалы земли по краям котлована, как терриконники в Донбассе у шахт. Земля плотна — сырая, блестящая, черная. Сколько лет она пролежала в глубине, никем не тревожимая? Много. Одни пласты — сто лет, другие — четыреста, третьи — и всю тысячу.

Разрез котлована (или, применяя термин археологии, профиль раскопа) показывает это наглядно. Он — как кусок слоеного пирога. Слои отделены друг от друга отчетливо. Чаще всего — сравнительно тонкой полоской особенно черной земли с серыми прожилками и вкраплениями. Берешь такую землю, растираешь — и сразу видишь: слежавшаяся зола, обуглившееся дерево или кости. Это следы пожара. Новую постройку возводили прямо на старом пепелище. А пожары в деревянных городах случались постоянно и пожирали целые кварталы. Летописи то и дело меланхолически отмечали: «И бысть пожар великий на Холопьей улице, и погоре Холопья улица вся». «Вся» — это не преувеличение. Обугливались даже плахи мостовой, толщиной в полметра.