Из Устюжского уезда

— Для чего же вы жжете лѣсъ? спрашивалъ я, можно бы лѣсъ свезти куда-нибудь, продать.

— А кто его купитъ?

— Въ городъ свезти; такъ на дрова купятъ.

— Въ нашемъ городѣ въ Устюжнѣ, никто тѣхъ дровъ и не купятъ; у насъ хорошія дрова сорокъ копѣекъ сажень.

— Вы поэтому ихъ и жжете?

— Нѣтъ, не поэтому; это только разъ; а вотъ и два: надо землю пережечь. Какъ зажжешь лѣсъ тотъ и онъ сгоритъ, послѣ и смотришь, на которомъ мѣстѣ земля не перегорѣла, наберешь дровъ, на то мѣсто положишь, да и зажжешь, надо и тому мѣсту перегорѣть.

Въ Псковской губерніи, я видѣлъ, чухонцы тоже дѣлаютъ расчистки; [3] они жгутъ тютежи; кладутъ лѣсъ, на него насыпаютъ земли, послѣ того зажигаютъ, земля перегораетъ и эту землю послѣ разсыпаютъ по полю; этимъ способомъ, при меньшемъ количествъ лѣса, перегораетъ большее количество земли. Но такъ труднѣе, надо землей обсыпать собранный въ кучи лѣсъ и потомъ эту землю разсыпать по всему полю, тогда какъ устюжскій способъ не требуетъ такихъ хлопотъ: надо срубить только лѣсъ и послѣ зажечь, а не собирать его въ кучи, не обсыпать землей, не разметывать послѣ эту землю по полю.

Къ намъ подошелъ хозяинъ, у котораго мы остановились.

— О чемъ это вы калякаете? спросилъ онъ васъ.

— Да вотъ съ его степенствомъ про ледины толкуемъ, какъ разчистви дѣлать, отвѣчалъ мужикъ.

— Какой же вы хлѣбъ сѣете, на лединахъ сначала?

— По боровымъ мѣстамъ рожь.

— По какимъ боровымъ?

— По такимъ, гдѣ боръ былъ, сосна росла.

— Ну, а не по боровымъ?

— Тамъ лучше жито родится…

— Это правда, сказалъ хозяинъ, садясь къ намъ; по боровымъ родится такая рожь! сама двѣнадцать бываетъ! а по ельнику лучше не сѣять ржи; сѣй сперва жито, а послѣ рожь… Такъ уже заведено…

Къ намъ стали подходить одинъ по одному мужички, и наконецъ около насъ собралась довольно порядочная кучка.

— Отчего вы не орете вашихъ сопокъ, спросилъ я?

— Да какъ же можно ихъ орать? отвѣчали мнѣ. Онѣ не теперь стоятъ; онѣ насыпаны еще въ досельные [4] годы; еще въ литовское разоренье ихъ насыпали.

— Давно это было?

— Ни дѣды, ни прадѣды не помнятъ. Старики только помнятъ про литовское разореніе, а молодые которые, такъ и не слыхали про литовское самое разореніе; даже было и какое разореніе и того не знаютъ.

— Для чего же сопки насыпали тѣ въ литовское разореніе? спросилъ я у разговорившихся мужиковъ.

— Какъ для чего? У кого есть золото, серебро, положатъ, да и насыпятъ, — вотъ тебѣ и сопка! А то церковные сосуды, оклады съ образовъ тоже въ сопку!

— А вотъ у насъ въ Вышнемъ-Волочкѣ, сталъ говорить другой мужикъ, тоже въ досельные годы, тоже въ литовское разореніе, куда дѣть церковные сосуды, колокола, оклады съ образовъ? — вотъ и опустили ихъ въ рѣку…

— Въ какую рѣку?

— Да забылъ, какая; такъ рѣчонка какая-то. Это вѣдь не въ самомъ Вышнемъ Волочкѣ, а въ селѣ Грибнѣ; такъ въ томъ селѣ Грибнѣ и опустили колокола, сосуды, оклады въ тую рѣку; такъ какъ пойдетъ бывало въ церкви какая служба, у нихъ подъ водою пойдетъ своя; старики говорятъ, что сами слыхали звонъ колокольный.

— А ты слыхалъ?

— Нѣтъ, я не слыхалъ, а старики сказывали, что слыхали…

— Когда къ землѣ ухомъ приложиться, перебилъ другой.

— Нѣтъ такъ было слышно, особенно на Свѣтло-Христово Воскресенье ясно было слышо.

— Отчего же пересталъ звонъ?

— Звонъ не пересталъ; перестало слышно только, а звонъ есть, отвѣчалъ утвердительно разсказчикъ.

— А отчего же перестаю слышно?

— Ну, это такъ Богъ далъ.

— Сопки есть у васъ около Вышняго Волочка?

— Есть и сопки; есть и такъ клады.

— Давно и же они положены?

— Все въ литовское разореніе; какой положенъ съ заклятіемъ, а какой и просто безъ заклятія; найди только, а то безъ всего прямо бери.

— Что же, находилъ кто нибудь?

— Находили, да малость. А то пріѣзжали большой кладъ искать, да не нашли; видишь ты: обличь того же Грибна, былъ погостъ Шибаново; сперва церковники перевели тотъ погостъ Шибаново въ Грибно; захотѣли церковники на народѣ жить; теперь, какъ пошла размежевка, они опять размежевались по старому; а это было въ ту пору, когда они жили въ деревнѣ, пріѣзжали мужики отыскивать кладъ; въ записи у этихъ мужиковъ были написаны примѣты клада, только тамъ было написано: «ступай въ погостъ Шибаново, что близь Грибна». Пріѣхали мужики, спрашивая, гдѣ погостъ Шибаново; имъ никто не сказалъ: всѣ забыли; искали, искали, съ тѣмъ и уѣхали, старики вспомнили, что Шибановымъ назывался прежній погостъ.

— А у насъ, такъ изъ Новгорода чиновникъ пріѣзжалъ, лѣтъ десять тому назадъ, чиновникъ пріѣзжалъ вмѣстѣ съ исправникомъ; рыли они сопки; вотъ какъ поѣдешь отсюда къ Устюжнѣ, такъ не доѣдешь до Мологи съ версту такъ, тамъ сопки есть… только они рыли маленькія сопки, а большихъ не трогали; рыли, рыли, все ничего не нашли, никакого клада, нашли какой-то церковный сосудъ, да бусы, и только…

Послѣ мнѣ говорили, что чиновникъ этотъ былъ Игнатьевъ; я послѣ осматривалъ курганы, которые онъ разрывалъ; мнѣ кажется, что они стоятъ того, чтобы ими подробнѣе заняться. Игнатьевъ или другой господинъ, который разсматривалъ эти курганы, не имѣлъ ни средствъ, ни можетъ быть, времени; у него работали два дня десять человѣкъ, и если онъ съ такимъ числомъ людей и въ столь короткое время нашелъ такія вещи, то, вѣроятно, при большихъ условіяхъ, можно добиться большихъ результатовъ.

Было уже довольно поздно, пригнали изъ поля скотъ, и здѣшніе мужики, и ѣздившіе въ сосѣднія деревни на праздникъ (на престольный), стали возвращаться домой, только не всѣмъ равно посчастливилось.

— Откуда Богъ несетъ? спросилъ мой хозяинъ возвращавшихся въ двухколесной таратайкѣ двухъ мужиковъ.

— Изъ Тимоѳеева, отвѣчалъ одинъ, поздоровавшись съ нами шапкой: да только плохо пировали.

— Что такъ?

— Да такъ! Приходитъ къ Левкинымъ какой-то мужиченко, проситъ пива; ему поднесли; проситъ еще, еще поднесли; проситъ опять, — надоѣлъ, его и выгнали, выгнали мужика, а тотъ и кричитъ: «непочли меня? весь праздникъ дуромъ поставлю!» Что же ты думаешь? Напустилъ на Тимоѳеево пчелъ, пять столбовъ (ульевъ), шельмецъ этакій, напустилъ! Пчелы весь и народъ, коней, всѣхъ перепятнали. Напали на моего коня; я перерубилъ гужи, — отпрячь не успѣлъ коня, перерубилъ, да въ воду! тѣмъ только и спасъ его, совсѣмъ было заѣли.

Знаменское, 21 іюля.

Чѣмъ ближе подъѣзжаешь къ Мологѣ, по большой устюжской дорогѣ, тѣмъ лѣсъ становится крупнѣе, и преимущественно боръ, т. е. лѣсъ сосновый. Однако это вѣрно нужно приписать особенному случаю: ямщикъ мнѣ говорилъ, что ихъ помѣщикъ завелъ у себя правильную рубку лѣса; больныя деревья онъ рубитъ, небольшія оставляетъ и строго смотритъ, чтобъ ихъ напрасно не портили. Такъ у него заведено давно, поэтому немудрено, что въ его лѣсу встрѣчаются чаще, чѣмъ въ другихъ лѣсахъ, большія деревья. Кстати здѣсь замѣчу, что отъ Боровичей до Мологи, какъ я уже говорилъ, лѣсъ преимущественно боръ, ельникъ; попадается осина и очень рѣдко береза. За Мологой къ Устюжнѣ лѣсъ гораздо мельче; строевого лѣса я не видалъ и чаще попадается береза.

Жаль смотрѣть, какъ уничтожаются здѣсь лѣса; не говорю уже о лединахъ, выжигаемыхъ на мѣстахъ, гдѣ ростетъ мелкій лѣсъ; какушка (верхняя часть дерева), деревья вершковъ пяти въ отрубѣ, часто идутъ на ледину; также нерѣдко попадаются деревья вершковъ 8-10 въ отрубѣ, которыя лежатъ поперегъ дороги и гніютъ.

— Вотъ здѣсь чиновникъ съ исправникомъ копали сопки, сказалъ мнѣ ямщикъ, не доѣзжая съ версту до рѣки Мологи.

Я велѣлъ остановиться и пошелъ посмотрѣть на курганы; одинъ ближній къ дорогѣ былъ разрытъ. Судя по вынутой землѣ и глубинѣ ямы (не глубже одного аршина), должно думать, что работали мало.

Черезъ десять минутъ мы переѣзжали на паромѣ рѣку Мологу и перевощикъ вступилъ съ моимъ ямщикомъ въ разговоръ.