Казаки

Они пошли. Караульне -козаки проводили их несколько саженей, потом воротились назад и смеялись виденному ими событию. Молявка пустил Мотовила впереди себя. Прошедши версты две, они проходили мимо заросли и Мотовило затеял было броситься в кусты, но Молявка догнал. его, схватил за руку и, сняв с себя пояс, крепко завязал ему назад руки.

— Ты,- бачу, пруткий, козаче, — сказал Молявка. — Да я, мабуть, моцнийший от тебе.

И он погнал Мотовила далее, а сам постоянно держался за край пояса, которым были связаны руки Мотовила.

Коз аки Черниговского полка, стоявшие на карауле у своей полковой ставки, окликали его, потом, когда он произнес лозунг, пропустили.

— Я, — сказал Молявка, — веду до пана полковныка таке дывне звирья, що вин зрадие, скоро побачыть!

Молявка привел Мотовила к шатру Борковского.

— Пане полковныку! — кричал он. — Выходь твоя мылость глядить на дыво дывне!

Барковский тогда только что воротился в свой шатер после осмотра своего полка; услышавши голос Молявки, он вышел с своим обычным серьезным видом. Молявка рассказал ему все, что видал в Чигирине и представил пойманного козака, но не сказал, однако, что ему незнакомый человек в Чигирине заранее сказал про Мотовила, а изо-бр а зил дело так, как будто он, Молявка, сам, по собственной смекалке, задержал нищего и вынул у него из лаптей таинственное письмо, написанное на неизвестном для него языке.

Борковский сказал:

— За сю послугу, що ты вчыныв всёму Вийську Запо-рожському, наставляю тебе хоружым твоеи Черныговськои сотни. Зовить швыдче Галана Козыря.

Галан Козырь был родом татарин: в детстве достался он в полон козакам, принял св. крещение и был записан в козацкий реестр в Черниговском полку. Был он дорогой человек, знал татарское письмо, и гордился всегда, когда происходило какое-нибудь сношение с бусурманами.

— Прочытай и переложы! — сказал Борковский этому Галану, когда его привели к полковнику. .

Галан прочитал и сказал:

— Дорошенко пыше до салтана Нураддына: просыть прыспишаты на одсичь до Чыгирына, бо его москали и ба-рабашци на вкруги оступылы. .

Полковник приказал написать перевод. этой грамоты для представления наказному гетману.

Пришел Булавка. Борковский похвалил его шурина и объявил, что повышает его за заслугу Войску Запорожскому.

Обрадованный Булавка поклонился, нагнувшись до земли., а Боркавский отвечал ему легким начальническим киванием головою.

Принесли перевод перехваченного письма. Борковский понес его Полуботку и прочитал в собрании всех полковников .

— От гарно! Гарно! — воскликнули все полковники в

ОДИН ГОЛQС.

— Тепер, — заметил гадяцкий полковник Михайла Василевич, — Дорошенко у нас в руках!

— Вин сдасться! — заметил миргородский.

— Не звидки ёму бильш немае надии! — прибавил лу-бенский.

Полуботок заливался добродушным смехом, потешаясь над промахом Дорошенка.

— Тепер, — сказал он, — паслаты сказаты Дорошен-кови, що лыст ёго у нас. Нехай бильш не сподиваеться на бусурманську помич, а швьщче сдаеться, не пролываючи крови, а то як визьмемо ёго с бою, то вже не буде ёму шаны!

— Нехай же сей казак, що пиймав Мотовила, понесе Дорошенкови знову лыст наш, нехай Дорошенко не барить-ся, а выиздыть до нас, и от нас ииде до пана гетмана, коли не хоче, щоб мы его взялы, як собаки вовка. Сей казак уже тепер не рядовык, а хоружий. Дорошенко заспизывывся, що рядовыка до его посылано и велив через ёго наказаты, щоб мы ему рядовыкив не посылалы, а посылалы б урядо-вых значных. От тепер мы ёму с полковои старшины уря-дового шлем! — говорил Борковский.

— Нехай, нехай! — все в один голос сказали.

Написали грамоту и отправили в Чигирин того же Ма-

лявку-Многопеняжного.

VII

Опять, как первый раз, Молявка вместе с трубачом подошел к воротам нижнего города. Опять Молявка выставил на сабле свою шапку, обвитую белым платком, а трубач протрубил. Отворили калитку в воротах. Объявивши себя полковым сотенным хоружим, Молявка сказал, что у него есть письмо к гетману.

У Дорошенка в Чигирине было два двора: один новый, им не так давно построенный на горе в верхнем городе или в замке, другой — в нижнем городе, в так называемом «месте». Последний был его родовой двор. Его строил еще дед Петра Дорошенка Михайла, бывший потом гетманом, и двор этот переходил из поколения в поколение по наследству. При этом дворе, очень обширном, был также обширный сад, расположенный по берегу Тясьмина, за садом — водяная мельница, принадлежавшая Дорошенкам. К этому двору направили тогда чигиринцы посланца. Молявка взошел на крыльцо, поднялся по лестнице вверх и отворивши дверь, вступил в просторную комнату, уставленную лавка-_и и двумя столами. За каждым из этих столов сидело по .-:а_нцеляристу; они что-то писали. Писарь Вуехович расхаж_ивал по комнате. Молявка почтительно поклонился и сказал, что пришел от наказного гетмана к гетману Петру Дорофеевичу с «листом».

Вуехович узнал его сразу и сказал: . .

— А же гетман тоби наказовав, щоб рядовыка до ёго не посылалы, а слали бы якого урядового!

— Я тепер уже не рядовык, — сказал Малявка. — Я сотенный хоружий.

— За немали, певне, послуги тебе так зразу пиднес-лы! — сказал Вуехович, догадавшийся, что повышение этого казака связано как-нибудь с отправлением Мотовила, о котором Вуехович приказа л тайно сообщить этому козаку.

— Про те владза знае! — сказал Малявка.

Вуехович с листом вышел. Молявка несколько времени

стоял, оглядывая покой, куда вошел. Канцеляристы продолжали сидеть и строчить какие-то бумаги. Один из них как-то приподнялся, и Молявка узнал в нем того самого, который в первый его -приход, поговоривши с Вуеховичем, подбежал к нему и сообщил о Мотовиле.

Молявка не смел начать с ним разговора, как вдруг тот сам, улучив минуту, когда Малявка, расхаживая по покою, приблизился к столу, за которым канцелярист писал, спросил его:

— Вашець, прошу, чы не знаеш, вашець, нашого това-рыша Кочубея, що наш гетман посылав до Царьгороду, а у ёго челяднык покрав паперы, то вин побоявся нашого гетмана и втик до вашого. Кажуть, ёму добре у пана гетмана Самойловыча?

— Я его особысто не знаю,' — отвечал Малявка: — а чув, що ёму коло ясновельможного добре поводыться.

— И Мазепа наш прежний пысарь, кажуть, велыкий чоловик у Ивана Самойл°выча. У сим добре тым, що от нас до ёго перейшлы. Хороший дуже ваш гетман. И наш Вуехович пысарь того тильки и бажа, абы наш ясневельмож-ный свою булаву зложыв и гетмансьтво сдав. И мы вси об тым тильки Бога малым, щоб те швыдче сталось.

Вошел Вуехович с озабоченным видом.

— Пан гетман, — сказал он Малявке: — велыть тебе, мий голубе, до мене взяты на-господу, поки отповидь дасться.

Вуехович отвел Молявку в свой дом, находившийся рядом с двором Дорошенка, и на дороге спросил Малявку:

— Поклонывся вид мене Борковському?

— Поклонывся, — отвечал Молявка: — и по сёму по-клонови мене поднеслы в хоружи.

— Тепер, — сказал Вуехович, — нашому гетманови той найщырший приятель и правдывый добродий, кто ёго доведе до того, щоб вин поклонывся Самоиловычеви — и гетмансьтво свое с себе скынув. Бо никуды, никуды нам диться! -

Оставивши в своем доме Молявку под опеку матери своей, Вуехович воротился во двор Дорошенка.

Дорошенко, узнавши из письма Полуботка, что Мотовило схвачен и последняя попытка упрямиться не удается, пришел в большую досаду и более всего сердился на Янен-ченка, своего шурина, и на других, которые вместе с гетманским шурином уговорили его сделать последнее усилие и послать еще раз к татарам просьбу о помощи. Действительно, гетман не хотел этого делать, но поддался советам и настойчивости других, как и прежде бывало с ним такое нередко: не хочет, противится, а потом поддается и снова сердится на тех, которых послушался. Таким выработало его ужасное положение Украины, когда глава этой страны сам не знал, за что ему схватиться и что избрать за лучшее. Но никогда не поступал Дорошенко так опрометчиво, как теперь, послушавшись совета своего шурина и других нерасположенных покоряться левобережному гетману, а этого-то именно, во что бы то ни стало, требовало московское правительство. Долго уже водил Чигиринский гетман Самойловича и Ромоданавского обещаниями исполнить царскую волю и только обманывал их, а сам между тем все-таки продолжал сноситься с турками и татарами. Теперь, когда вся область, управляемая Дорошенком, почти опустела и взять его самого в Чигирине было не трудно, последнее спасение зависело от того, чтобы его покорность царю, хотя напоследок, могла представиться сколько-нибудь искреннею, и в это-то время новое сношение с татарами должно было окончательно раздражить тех, от которых зависела его будущая судьба. Коварство его былр открыто. Дорошенку более чем когда-нибудь приходилось отдаться, и теперь думал он только о том, как бы сдаться с тем условием, чтоб ему была прощена вместе с прежними винами и эта последняя выходка. Он, получивши <<лист» Полуботка, принесенный новопоставленным сотенным хо-ружим, приказал созвать к себе свою немалочислениную родню и тех старшин, которые еще оставались ему верными. Место сбора указано было не у него, а у его матери,