Рассказы о Сталине

Партия сумела взвесить и направить нужным образом работу до определенного, возможного в данный момент уровня: десять миллионов тонн. Для того чтобы достигнуть такого уровня промышленности, необходимо было создать и приобрести, кроме машин, соответствующие кадры людей, которые могли бы на этих машинах работать.

Вы знаете, каково было положение у нас в автотракторной промышленности. Мы не имели раньше тракторов, не имели и авиационной промышленности. Теперь мы имеем и то и другое.

Надо было выбирать: или сначала обучить людей обращаться с этими машинами и только потом производить машины в массовом масштабе, или сразу в массовом масштабе производить машины, чтобы в ходе эксплоатации машин тысячи и десятки тысяч людей обучались обращению с машинами. Первый путь слишком долгий путь. Второй путь — более короткий и дает выигрыш времени в деле выращивания кадров, хотя и требует известных жертв. Мы стали на второй путь. И мы не ошиблись, ибо, идя по этому пути, мы сумели создать в короткий срок большие кадры и трактористов и авиаторов. Мы выиграли таким образом самое большое — время — в деле создания многочисленных кадров.

Выращивание кадров — большое дело, товарищи. Как вы выращиваете кадры доменщиков, сталеваров, прокатчиков, — это очень интересный вопрос. Поэтому мне хотелось бы услышать от товарищей в дальнейших выступлениях о состоянии кадров черной металлургии, о подготовке квалифицированных рабочих и специалистов.

Затем еще вопрос. Хотя я не металлург, но я знаю, что во всех странах производство стали процентов на двадцать пять идет впереди, нежели производство чугуна. У нас же наоборот: сталь отстает от чугуна. Мне бы хотелось от товарищей услышать, что можно сделать на каждом заводе в отдельности и в целом в черной металлургии, чтобы уничтожить эту диспропорцию.

Я понимаю, что эту диспропорцию можно уничтожить путем строительства новых мартеновских печей, которые производятся у нас и будут производиться в дальнейшем. Но диспропорцию, вероятно, можно уничтожить также увеличением производительной способности мартеновских печей, что видно из ваших же данных о работе металлургических заводов. Одни заводы работают хорошо, другие плохо. В чем причина? Почему нельзя всем заводам работать хорошо и что этому мешает? Мне бы хотелось получить ответ на этот вопрос.

Начались выступления товарищей. Товарищ Сталин то и дело задавал наводящие вопросы, просил разъяснений.

Совещание продолжалось семь часов… Поздно ночью мы вышли из Кремля в особом настроении, какое бывает, вероятно, чрезвычайно редко у такого большого количества людей и, мне кажется, совершенно одного и того же порядка. Мы видели власть, власть народную, какой она должна быть. Власть должна иметь большие горизонты, она должна обладать дальнозоркостью.

Эта беседа, да и не только она, а дела и факты ежедневной жизни, которые мы видели и видим, показывают, что наша власть обладает горизонтом и этот горизонт далекий.

В КРЕМЛЕ СО СТАЛИНЫМ

Днем меня вызвали в Московский комитет партии, к к товарищу Хрущеву. Но оказалось, что он меня ждет в Центральном комитете.

Я поднялся на лифте, предъявил пропуск.

Вдруг я увидел, что навстречу по коридору идет Серго в длинной шинели, а рядом с ним Ворошилов.

— А, товарищ Гудов, здравствуй!

Я оторопел. Не думал я, что Орджоникидзе запомнит меня.

Орджоникидзе и Ворошилов поздоровались со мной, и Климентий Ефремович оглядел меня с добрым любопытством. Меня провели в зал заседаний. Я осмотрелся, ища глазами товарища Сталина, но его еще не было. Вдоль стен на высоких подставках стояли зеркальные прожекторы. Около них суетились люди.

Готовились к киносъемке. Я заметил, куда направляют свет прожекторов, а через несколько минут увидал, что залитая сиянием юпитеров дверь открылась и вошли Молотов, Каганович, а за ними — Сталин.

Впервые я видел Сталина. С радушием и нескрываемым интересом вглядывался он в наши лица, а мы аплодировали, кричали, стихали и снова аплодировали, приветствуя его. Я почувствовал, что этот день — самый значительный день в моей жизни. Я с радостью подумал, что делаю, видно, неплохое дело, если оно привело меня в один зал со Сталиным.

Начался Первый всесоюзный слет стахановцев промышленности и транспорта. В конце заседания я заметил, что товарищ Сталин, наклонившись к Серго, что-то сказал ему, и Орджоникидзе объявил:

— На этом совещание здесь закрываем, переходим в Кремль, — в Андреевский зал.

Мы приехали в Кремль. Я был впервые в Кремле и останавливался на каждом шагу: осматривал картины, любопытной рукой щупал лепку на стенах, перила, отделку.

Выступали Стаханов, Бусыгин, Крявонос. Мне казалось, что это выступают мои старые товарищи, с которыми я поделился своими мыслями. Очень правильно, именно то, что нужно сказать, говорили они, будто мы заранее с ними столковались.

Видно, приспело время всему народу браться за работу по-новому, по-умному!

Потом, в конце слета, выступал Сталин. И мы услышали слова, которые стали с этого дня народной пословицей: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее, — сказал Сталин. — А когда весело живется, работа спорится…» Все, что я передумал, все, что я сделал, осветилось внезапным ярким светом, стало выпуклым, ясным. Мне показалось, что и сам я вырос на голову после этой речи. Мне захотелось сделать что-нибудь действительно большое. Мне захотелось ответить на речь Иосифа Виссарионовича каким-то необыкновенным достижением. И я дал обещание выработать тысячу процентов нормы за одну смену, изготовляя запорную крышку.

Мне посчастливилось еще несколько раз встретиться с товарищем Сталиным. На одном из приемов в Кремле товарищ Молотов неожиданно поднял тост за меня, за мои достижения.

Сперва мне показалось, что я ослышался. Но все повернулись ко мне. Я так растерялся, что не знал, как мне быть, что ответить.

Ко мне подошел Булгашш:

— Иди к Сталину.

Я подошел. Иосиф Виссарионович весело чокнулся со мной.

— За новые успехи! — провозгласил он.

Мог ли я после этого не почувствовать в себе новых сил? Мог ли я успокоиться на добытом, найденном, уже признанном?

Да конечно же нет!

То, что было уже сделано, казалось мне лишь простыми находками на поверхности. А следовало заглянуть в самые недра технологии.

Накануне выборов, 11 декабря, Никита Сергеевич Хрущев пригласил меня пойти на собрание в Большой театр. И здесь я опять услышал товарища Сталина. Он произнес свою всем теперь известную речь об обязанностях депутата — слуги народа.

Я вернулся домой, взволнованный всем услышанным. Я думал о том, что если завтра меня выберут, то я жизни не пожалею, но оправдаю доверие народа, буду работать так, чтобы.

Сталин и тут мне сказал: «Молодец!»

12 декабря я встал в шесть часов утра и пошел на участок.

Голосовал я в том те округе, в котором баллотировался сам.

Что мне было делать? Не зачеркивать же себя в бюллетене!

Дома мне не сиделось. Тянуло узнать результаты голосования. Я знал, что в пятьдесят восьмом избирательном участке, который находился в Кремле, должны были голосовать товарищи Сталин, Молотов, Ворошилов.

Я не выдержал и позвонил на участок:

— Ну, как? Сталин голосовал за меня?

Спокойный голос ответил мне:

— Товарищ Гудов, голосование тайное.

Но тайну эту скоро мне выдал Вячеслав Михайлович Молотов. На одном из заседаний Экономсовета, где были Лазарь Моисеевич Каганович, Ворошилов, Микоян, Хрущев и Булганин, председательствовавший товарищ Молотов, увидев меня, весело воскликнул:

— Ага, вот и наш депутат! Эх, как мы за тебя голосовали!

Теперь надо было выполнить первое депутатское обещание — первый наказ избирателей — перекрыть все существовавшие рекорды и выполнить норму на шесть с половиной тысяч.