Секс и эротика в русской традиционной культуре

РАССКАЗЫ О РОДАХ: ДВОРОВОЕ СООБЩЕСТВО

Мы уже цитировали замечание В. Розанова о «связывающей» роли живота — в частности, рассказов о родах, беременности и т. п.

Это удивительное свойство активно проявляет себя в среде матерей. Рассказы о родах — важный фактор консолидации дворового сообщества.

Вообще-то двор появился в моем пространстве только после рождения сына. До этого я просто пробегала его по пути на работу: как промежуток между парадной и улицей. А теперь двор открылся как отдельный мир, и там стали происходить события жизни. Каждый день выхожу с коляской, а в коляске — мое подрастающее сокровище. Между кустов сирени там есть скверик-закуток, где две скамейки. Здесь собираются мамы с колясками. Двор у нас имеет свою структуру: есть уголок старушек, а есть скамейка в кустах — для целующихся и пьющих пиво. А вот скверик, окруженный сиренью, — это наш, женский, «клуб».

Выходишь с коляской, садишься на скамейку. Тут же рядышком устраивается другая мама. И — разговоры. На темы, как выразился В. Розанов, «живота». Первой довольно часто возникает тема родов. Я хочу обратить на это внимание: мы еще не познакомились, а может, и вообще видим друг друга впервые. И — совершенно свободно делимся, если со стороны посмотреть, интимнейшими подробностями. «Рассказы о родах» — характерный жанр дворового общения. Все это вызывает живейший отклик, шутки, возбуждение — перебивая друг друга, вспоминают свои собственные переживания… Похоже, что рассказы о родах в данном случае играют роль знака принадлежности к клану матерей. Это как мальчик, прошедший инициацию, демонстрирует оставшиеся рубцы. Знак посвящения — роды ведь играют именно роль посвящения в статус матери. И притом это чрезвычайно эмоционально значимый символ, позволяющий не только обозначить, но пережить сопринадлежность общему сокровенному опыту. Во всяком случае, рассказы о родах создают между женщинами особенную теплоту (в какой-то мере заменяя личное знакомство — имен мы можем не знать годами).

Так мы гуляем вместе изо дня в день. Постепенно образуется более или менее устойчивая компания (обмены детскими вещами, совместные походы по магазинам, приглашения на дни рождения к младенцам). Но ни одна мама, пусть даже пришедшая сюда впервые, не будет чужой. С нею заговорят совершенно с той же непринужденностью. Эта дворовая компания формируется и живет не на основе личных отношений, а вокруг символа (малыш в коляске; рассказы о родах).

Как материнская общность вообще, так и дворовое сообщество в частности консолидируются вокруг центрального символа. Характерно еще одно обстоятельство: мы запоминаем друг друга по именам наших детей. Дворовое сообщество — уже не безличное поле общения: выделяются ростки личных связей. Тех женщин, с которыми мы часто вместе гуляем, я уже знаю в лицо, здороваюсь. Но имен ничьих не знаю — запоминаю их как «маму Полины», «Гришину маму» или «маму Маняши». Как-то решила пригласить Гришу с мамой к моему сыну на день рождения — исполнялось два года. Грише чуть меньше. И вот мы встретились с его мамой во дворе. «Приходите, — говорю, — поиграют, побегают вместе. Пирог съедят». Она записывает мой адрес и телефон. И, извинившись: «Все время забываю, как Вас зовут, кого позвать по телефону?» На самом деле Гришина мама (впоследствии оказавшаяся Светой) ничего не забыла. Мы не представлялись — не было случая. Стиль и форма общения в нашем «дворовом клубе» этого вовсе не требуют.

Здесь, характерная черта дворового сообщества: оно формируется как «оболочка» вокруг детишек. Матери связаны не столько лично друг с другом, сколько через детей в единую среду.

Дворовое материнское сообщество имеет любопытную функцию: «вынашивания» детского сообщества. Мы постепенно перезнакомились — мамы Гриши, Бори, Алеши, Машеньки и Полины. Наши связи (и уже постоянное стремление гулять вместе) предопределяют первый круг общения наших детей. Позже они будут сосредоточенно копаться в песочнице, а мамы — рассевшись на окружающих скамейках — вести свои разговоры. А потом детишки станут гулять уже одни, без мам, но в том же составе. Их дворовое братство зародилось в недрах нашего женского «клуба», почему я и назвала это «вынашиванием». Этот процесс включает не только сложение первых отношений и дружеских связей; женское сообщество закладывает и первые нормы поведения детского сообщества.

Детишки (1,5–3-х лет) в песочнице, а со всех сторон крики мам:

— Манечка, нельзя бить мальчика!

— Отдай ему игрушку! Это не твоя.

— А ты, Ванечка, отдай мальчику свою машинку — он тебе свою даст поиграть!

— Ну не отбирай, он только поиграет и отдаст! Нет, он домой не унесет, поиграет и отдаст тебе!

— Вот молодец!

— Не толкайся, а если тебя толкнуть? Тебе понравится?

И все в таком же роде. Материнское сообщество дружно закладывает (навязывает) первоначальные нормы внутригруппового альтруизма. Первые простые правила общежития, подготавливающие самую возможность групповой жизни.

А логика норм такая: чтобы дети не плакали и не увечили себя. Но главное: чтобы мы, мамы, оставались в добрых отношениях. Оказывается, наши ангелочки рождаются совершенно не воспитанными. И грубые нападения чужих ангелочков на твоего подвергают нашу женскую дружбу испытанию. Так хочется защитить своего! Но ты его одергиваешь (с каким ужасом я слышу иногда свой собственный командирский голос!). Здесь весьма ощутимо давление женского сообщества: если малыши не поладили, мамы должны вмешаться, предложить каждая своему ребенку: уступить. Они, конечно, редко когда послушаются. Но тут главное — демонстрация нашей доброжелательности друг к другу, ко всем детям (а не только к своему).

На самом деле эти «нормы для детей» возникают как форма демонстрации матерями своей доброжелательности друг другу — «групповой солидарности». Детские конфликты не должны ее разрушить, т. е. логика норм на самом деле определяется потребностями женского, а не детского сообщества (собственно, заботой о самосохранении). Думается, что роль материнского «клуба» в формировании альтруистических черт заслуживает более пристального внимания (и в связи с этим — необходимость аналогичных структур в общественном воспитании, а может быть, и просто пагубность раннего отрыва от матери).

Пока же нашей задачей было дать общий очерк материнского сообщества, обратив внимание на роль телесной символики в его самоорганизации.

ЧАСТЬ III

СТРАЖИ ВОРОТ, ИЛИ ГРАНИЦЫ СООБЩЕСТВА

Символика «живота», консолидирующая женское сообщество, одновременно поддерживает его границы. Символика (она же — телесность) рождения воспринимается так, как мы описали, отнюдь не всеми: реакцией может быть не только властное влечение.

Яркий пример иной (и гораздо более распространенной, можно сказать, нормативной в современной культуре) реакции — в самонаблюдениях Н. А. Бердяева:

«Отталкивание во мне вызывали беременные женщины. Это меня огорчает и кажется дурным. У меня было странное чувство страха и еще более странное чувство вины. Не могу сказать, чтобы я не любил детей, я скорее любил. Я очень заботился о своих племянниках. Но деторождение мне всегда представлялось враждебным личности, распадением личности. Подобно Кирхегардту, я чувствовал грех и зло рождения». [844]