Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Во вступительных строфах главы Третьей мы находим все — разговорную интонацию, строку, состоящую из двух или трех реплик, ритм вопросов-ответов, отбор наиболее кратких слов, чтобы для реплики было достаточно первой стихотворной стопы, перебивы разговора и даже один строчный перенос. Эти строфы отчасти напоминают стилистику некоторых басен Лафонтена и Крылова.

Строфы I–II главы Третьей составляют логическое единство: двадцать восемь строк содержат шестнадцать (7+9) реплик, причем Онегин тут втрое разговорчивее Ленского: на его сто слов приходится лишь тридцать пять, произнесенных собеседником. Простодушный энтузиаст поначалу «sur ses gardes» <«настороже»>, ибо саркастичный Онегин здесь слишком не схож с тем снисходительным господином, который в главе Второй, XV, едва сдерживал охладительное слово. Теперь Онегин (II, 3–5) говорит колкости Ленскому, вызывая эмоциональный всплеск, но затем озадачивает его, обращаясь с предложением, очень для того приятным (и снова выказывает свою терпимость, как в главе Второй, XV, 13–14).

Здесь впервые в «ЕО» мы присутствуем при разговоре Онегина с Ленским; прежде, начиная еще с главы Второй, XV, такие разговоры только передавались автором. Кстати, создается впечатление, что Онегин давно мог бы (глава Вторая, XIX) удовлетворить свое любопытство, о котором он говорит в главе Третьей, I–II, однако получается, что лишь сейчас он впервые слышит о Лариных.

I

^{1, 3} Богатая рифма «поэты — где ты» связана здесь с составной структурой одного из компонетов.

^1–7 Томашевский [45] публикует уголок страницы из тетради Пушкина (1824), где справа на полях рукою нашего поэта набросан профиль Вольтера в ночном колпаке. Редакторам издания не пришло в голову указать, какая это пушкинская рукопись. Однако на фотовоспроизведении можно разобрать окончания семи последних в строках слов. Это начало главы Третьей.

Указано, что тетрадь (ныне хранящаяся в Пушкинском Доме) находится во Всесоюзной библиотеке имени Ленина в Москве. Она обозначается так же, как Ленинская библиотека и Публичная библиотека.

Согласно сделанному Томашевским описанию пушкинских рукописей в Акад. 1937, данный автограф находится в тетради 2369, л. 39 об. и датирован «8 févr. la nuit 1824».

На полях черновика имеется помета, относящаяся к графине Елизавете Воронцовой (или, как она писала свое имя, — к Elise Woronzoff): «soupé chez C.E.W.» («ужинал у C.E.W.»).

⁵ Вот это чудно. Галлицизм («voilà une belle merveille»), отчасти оправдываемый наличием таких русских словесных форм, выражающих удивление, как «чудное дело», т. е. «странно».

⁷ Так. В других редакциях — «Там».

II

⁵ Опять эклога! Галлицизм. Под «эклогой» в данном случае надо подразумевать не литературную форму (такую, как пасторальная поэма, вергилиева буколика, беседа пастухов, идиллия, ода, предметом которой являются домашние заботы, просто «короткое стихотворение», как оно понималось римлянами), но, во французском духе, чувство «agréments de la vie champêtre»: благостности сельской жизни.

⁹ Филлиду эту. В английской версии Phyllida, Phillida (например, у Исаака Уолтона, ок. 1640) и Phillis; во французской — Philis, Phylis, Filis, Fillis (см. различные — 1609, 1627 г. и др. — издания «Стансов» Жана де Линжанда «Откуда пришли те, что без усилий» и т. д.).

Это не та исстрадавшаяся от безответной любви фракийская царевна, что повесилась и была превращена в цветущее миндальное дерево, но обобщенный образ, томимая любовью дева «аркадической» поэзии — пасторалей и тому подобных произведений, в которых царит буколическое время и пространство, а изысканные пастухи и пастушки, предоставив картинным стадам бродить по лугу, усыпанному никогда не увядающими цветами, предаются бестелесной страсти в тенистых беседках у нежно журчащих ручейков. Поэтам не было дела до того, что овцы с виду напоминают жаб и способны вытоптать целый континент. На полированном пороге Бронзового века эти мотивы изо всех сил внедрял в поэзию перехваленный Вергилий; в его десяти эклогах, представляющих собой бледные подражания идиллиям Феокрита, то один, то другой пастух, если он не сожигаем страстью к подпаску, который его моложе, ухаживает за какой-нибудь пастушкой, и одну из этих пастушек зовут Филлидой. Замечу, что нет ничего более унылого, чем выдуманная символика, которой наделяют подобные поэтические пассажи их английские толкователи.