Проклятая Русская Литература (СИ)

   Тут - не получалось. Бунин обвинял - но был в числе гонимых, Бунин говорил о невозможности примирения с "новым московским Хамом и его холопами, ибо означало бы предать себя, утратить честь и личность - и не примирился никогда. Он один, только он один упорно и яростно проклинал, и обрывал любого, кто упрекал его в его проклятьях. "Россия! Кто смеет учить меня любви к ней? Один из недавних русских беженцев рассказывает, между прочим, в своих записках о тех забавах, которым предавались в одном местечке красноармейцы, как они убили однажды какого-то нищего старика (по их подозрениям, богатого), жившего в своей хибарке совсем одиноко, с одной худой собачонкой. Ах, говорится в записках, как ужасно металась и выла эта собачонка вокруг трупа и какую лютую ненависть приобрела она после этого ко всем красноармейцам: лишь только завидит вдали красноармейскую шинель, тотчас же вихрем несется, захлебывается от яростного лая! Я прочел это с ужасом и восторгом, и вот молю Бога, чтобы Он до моего последнего издыхания продлил во мне подобную же собачью святую ненависть к русскому Каину..."

   Он же и анализировал произошедшее. Так же честно, безжалостно, пристрастно и яростно: "Что произошло? Произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека. Падение России ничем не оправдывается. Неизбежна была русская революция или нет? Никакой неизбежности, конечно, не было, ибо, несмотря на все эти недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях. Революция, говорят, была неизбежна, ибо народ жаждал земли и таил ненависть к своему бывшему господину и вообще к господам. Но почему же эта будто бы неизбежная революция не коснулась, например, Польши, Литвы? Или там не было барина, нет недостатка в земле и вообще всяческого неравенства? И по какой причине участвовала в революции и во всех ее зверствах Сибирь с ее допотопным обилием крепостных уз? Нет, неизбежности не было, а дело было все-таки сделано, и как и под каким знаменем? Сделано оно было ужасающе и знамя их было и есть интернациональное, то есть претендующее быть знаменем всех наций и дать миру, взамен синайских скрижалей и Нагорной проповеди, взамен древних божеских уставов, нечто новое и дьявольское. Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурою. Что же с ним сделали? Заплатили за свержение домоправителя полным разгромом буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого неисчислимы и, быть может, вовеки непоправимы. И кошмар этот, повторяю, тем ужаснее, что он даже всячески прославляется, возводится в перл создания и годами длится при полном попустительстве всего мира..."

   Он ненавидел и презирал тех ничтожеств, хлипких червей, лживых людей без чести и совести, поползших, подобно Алешке Толстому и Горькому на поклон Каину Россия. Святое негодование, праведная брезгливость сквозит в его отрывистых и резких словах. "Знаю, многие уже сдались, многие пали, а сдадутся и падут еще тысячи и тысячи. Но все равно: останутся и такие, что не сдадутся никогда. И пребудут в верности заповедям Синайским и Галилейским, а не планетарной матерщине. Пребудут в любви к России Сергия Преподобного, а не той, что распевала: "Ах, ах, тра-та-та, без креста!" и будто бы мистически пылала во имя какого-то будущего, вящего воссияния. Пылала! Не пора ли оставить эту бессердечную и жульническую игру словами, эту политическую риторику, эти литературные пошлости? Не велика радость пылать в сыпном тифу или под пощечинами чекиста!"

   Он пророчил. Пророчил под насмешки и хохот, под вой и улюлюкание: "В свое время непременно падет на все это Божий гнев,- так всегда бывало. "Се Аз востану на тя, Тир и Сидон, и низведу тя в пучину моря..." И на Содом и Гомору, на все эти Ленинграды падает огнь и сера, а Сион, Божий Град Мира, пребудет вовеки..." Над ним смеялись, вздыхали, вертели пальцами у виска. Он умер в нищете, непримирившийся и несломленный даже в старческой слабости.

   Но сорок лет спустя после его кончины пророчество сбылось...

   Впрочем, такие как Бунин, редко ошибаются. Вот Адамович: "Он был на редкость умён. Но ум его с гораздо большей очевидностью обнаруживался в суждениях о людях и о том, что несколько расплывчато можно назвать жизнью, чем в области отвлеченных логических построений. Людей он видел насквозь, безошибочно догадывался о том, что они предпочли бы скрыть, безошибочно улавливал малейшее притворство. Думаю, что вообще чутье к притворству - а в литературе, значит, ощущение фальши и правды, - было одной из основных его черт...".

   Насчет непримиримости - Адамович это подтверждает: "История требует истины, а не выдумок или произвольных догадок. Должен без колебания, во имя истины, сказать, что за все мои встречи с Буниным в последние пятнадцать лет его жизни я не слышал от него ни одного слова, которое могло бы навести на мысль, что его политические взгляды изменились. Нет, взгляды эти, всегда бывшие скорей эмоциональными, чем рассудочными, внушенные скорей чувствами, воспоминаниями и впечатлениями, чем твердым, продуманным предпочтением одного социального строя другому, - взгляды эти, настроения эти оставались неизменны".

   Он оставался патриотом: "За ходом военных действий Бунин следил лихорадочно, свидетельствует Адамович, и сетовал на союзников, медливших с открытием второго европейского фронта. Гитлеровцев он ненавидел и стал ненавидеть ещё яростнее, когда вслед за сравнительно беспечными, даже добродушными итальянцами южная часть Франции была оккупирована именно ими. Каждый день мы убеждались в их дисциплинированной бесчеловечности, каждый день давал нам возможность предвидеть то, во что они обратили бы мир в случае своего торжества. Бунин не в состоянии был себя сдерживать. Однажды я завтракал с ним в русском ресторане на бульваре Тамбетта, недалеко от моря. Я спросил его о здоровье, коснулся перемены погоды - что-то в этом роде. Бунин, будто бравируя, во всеуслышание воскликнул - не сказал, а именно воскликнул: "Здоровье? Не могу жить, когда эти два холуя собираются править миром!" Два холуя - это Гитлер и Муссолини. Это была до крайности рискованно, доносчиков, платных или добровольных, так сказать, "энтузиастов", даже не требовавших за свои услуги вознаграждения, развелось в Ницце достаточно и некоторые были известны даже по именам..."

   Верейский отложил записи.

   -Что ещё? Он вообще был консервативен, над "новизной", даже литературной, смеялся: "Иногда я думаю, не сочинить ли какую-нибудь чепуху, чтобы ничего понять нельзя было, чтобы начало было в конце, а конец в начале. Знаете, как теперь пишут... Уверяю вас, что большинство наших критиков пришло бы в полнейший восторг, а в журнальных статьях было бы сочувственно указано, что "Бунин ищет новых путей". Уж что-что, а за "новые пути" я вам ручаюсь".

   Ходасевич называл его тружеником. Марк Алданов утверждал, что за исключением Бунина, Куприна и Мережковского, почти все новейшие писатели так или иначе пришли к славе или известности через скандал. У кого босяки, у кого порнография, у кого "передо мной все поэты предтечи", кто - "запущу в небеса ананасом" или "о, закрой свои бледные ноги". "...Знаю, пишет он Бунину, что Вас большевики озолотили бы, - если бы Вы к ним обратились. Знаю, что Вы умрете с голоду, но ни на какие компромиссы не пойдете. Знаю, наконец, что это с уверенностью можно сказать лишь об очень немногих эмигрантах..."

   -О любовных делах как всегда промолчите? - иронично спросил Голембиовский.

   -С вами промолчишь... - вздохнул Верейский, - многие представляют себе Бунина сухим и холодным. В. Муpомцева-Бунина писала: "Правда, иногда он хотел таким казаться, он ведь был первоклассным актером", но "кто его не знал до конца, тот и представить не может, на какую нежность была способна его душа". Он был из тех, кто не перед каждым pаскpывался, и никогда не имел привычки хвастаться своими победами на любовном фронте. Это был последний аристократ в литературе. Секретарь Бунина Андрей Седых, наблюдая отношения Веры Николаевны и Бунина, как-то написал: "У него были романы, хотя свою жену Веру Николаевну он любил настоящей, даже какой-то суеверной любовью... ни на кого Веру Николаевну он не променял бы. И при всём этом он любил видеть около себя молодых, талантливых женщин, ухаживал за ними, флиртовал, и эта потребность с годами только усиливалась... Мне казалось, что жена считала, что писатель Бунин - человек особенный, что его эмоциональные потребности выходят за пределы нормальной семейной жизни, и в своей бесконечной любви и преданности к "Яну" она пошла и на эту, самую большую свою жертву..." По словам Георгия Адамовича, "...за её бесконечную верность он был ей бесконечно благодарен и ценил её свыше всякой меры. Он в повседневном общении не был человеком легким и сам это, конечно, сознавал. Но тем глубже он чувствовал всё, чем жене своей обязан. Думаю, что если бы в его присутствии кто-нибудь Веру Николаевну задел или обидел, он при великой своей страстности этого человека убил бы - не только как своего врага, но и как клеветника, как нравственного урода, не способного отличить добро от зла, свет от тьмы...". Что до его увлечений - наше ли это дело? Бунин был человеком с душевными тайниками, куда никому не было доступа.