Проклятая Русская Литература (СИ)

   Ригер согласился.

   -На судебном процессе Ягоды, арестованного в апреле 1937 года, его секретарь Буланов показал, что Ягода имел особый шкаф ядов, откуда по мере надобности извлекал флаконы и передавал их своим агентам с соответствующими инструкциями. Троцкий пишет, что "в отношении ядов начальник ГПУ, кстати сказать, бывший фармацевт, проявлял исключительный интерес. В его распоряжении состояло несколько токсикологов, для которых он воздвиг особую лабораторию, причем средства на нее отпускались неограниченно и без контроля. Нельзя, разумеется, ни на минуту допустить, чтоб Ягода соорудил такое предприятие для своих личных потребностей. Нет, и в этом случае он выполнял официальную функцию. В качестве отравителя он был, как и старуха Локуста при дворе Нерона, instrumentum reghi. Он лишь далеко обогнал свою темную предшественницу в области техники!"

   -А вот снова Сургучёв, напоследок, - усмехнулся Верейский, - "Я знаю, что много людей будут смеяться над моей наивностью, но я все-таки теперь скажу, что путь Горького был страшен: как Христа в пустыне, дьявол возвёл его на высокую гору и показал ему все царства земные и сказал: "Поклонись и я всё дам тебе". И Горький поклонился. И ему был дан успех, которого не знали при жизни своей ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лев Толстой, ни Достоевский. И все это было только наваждение. И этим путем наваждения он твердой поступью шёл к чаше с цикутой, которую приготовил ему опытный аптекарь Ягода.

   Начальники чрезвычайной комиссии не любят фотографироваться, но, все-таки, где-то однажды я увидел портрет Ягоды. И тут вы, пожалуй, будете менее смеяться: Ягода, как две капли воды, был похож на дьявола, пророчески нарисованного талантливым богомазом..."

   -Тьфу на вас, мистики... - недовольно пробормотал Голембиовский, - факты ещё есть?

   -Есть мнение... - обронил Ригер, - Иван Солоневич утверждает, что "основные мысли партайгеноссе Розенберга почти буквально списаны с партийного товарища Максима Горького". Он пишет: "Горькие создавали миф о России и миф о революции. Может быть, именно ИХ, а не Гитлера и Сталина следует обвинять в том, что произошло с Россией и революцией, а также с Германией и Европой в результате столетнего мифотворчества?..."

   -Так что - сжечь?

   -Тут есть любопытный момент, - тихо вмешался Верейский. - В 1905 году Горький напечатал статью о Достоевском и Л. Толстом. Смысл её: Достоевский и Толстой, вся русская художественная литература связана с духом реакции, следовательно, для России пагубна. "И Достоевский велик, и Толстой гениален... но Русь и народ её значительнее, дороже Толстого, Достоевского и даже Пушкина, не говоря обо всех нас". Не значит ли это: есть высшая ценность, которой можно принести в жертву Толстого, Достоевского - всю русскую литературу? Да, можно. Освобождение России дороже русской литературы. Если бы оказалось, что она против освобождения, то не только можно, но и должно ею пожертвовать. "Один литератор говорит, что если бы я был министром, то сжег бы Достоевского. Министром я, говорит Горький, не надеюсь быть, но все-таки считаю долгом заранее успокоить взволнованного писателя: если и буду, то не сожгу. Не сожгу, ибо русскую литературу люблю..." Логика, как всегда, уклончивая, лукавая, двоящаяся. Но иными авторами действительно стоит пожертвовать, ох, стоит...

   -Ладно, решено. Вон лжеца из литературы, - поднялся Голембиовский, - довольны, обвинители?

   Глава 13. "Благородство и простота"

   "Честность есть истинный аристократизм нашего времени".

   Ренан.

   -А как вам Бунин, Марк? - лениво поинтересовался в начале их последнего заседания Муромов.

   -Пока читал прозу - не мог понять, зато публицистика.... Это нечто! Хотя сам он, думаю, обиделся бы на такой отзыв. Но стоит ли его вообще рассматривать? - Ригер повернулся к Голембиовскому, - его вины в разрушении России я не вижу. Пора выводы делать. Некоторые у меня уже есть.

   -Рассмотрим его как "последнего из могикан", объективно и спокойно, - решил Голембиовский, - тогда все и подытожим. Вы готовы, Алеша?

   Верейский кивнул.

   -Да, что до публицистики, я думаю, что смогу это объяснить. Восстановить духовный облик этого, бесспорно, благородного и талантливого человека легче всего именно по публицистике, в рассказах же и стихах он не проступает. Почему? Вопрос действительно интересный. В статье "Тайна зеркала" у Зинаиды Гиппиус есть любопытное суждение: "Каждый русский замечательный писатель - в то же время и замечательный человек. Многие русские критики знают это. Какой бы шумный успех ни сопровождал нового писателя - он нас не ослепляет. Если под смелыми, красивыми, даже сильными строками сквозит робкая и пустая душа, если не чувствуется стержня определенной личности, - мы знаем, что успех - только внешность, случайная волна, которая схлынет. Произведения писателя, если останутся - останутся лишь в рост человека, их создавшего. Один из писателей-личностей, утверждающих своим бытием бытие России, - Иван Бунин". Удивительно глубокое суждение, кстати. Дальше она отмечает то, что замечали все критики: "Бунин никогда он не имел того кричащего, глупого успеха, от которого в молодости кружится голова. Хотя я и думаю, что его голова не закружилась бы, все же так лучше: к нему гораздо больше идет его лестница восхождения, тихая слава, которой он достиг. С начала 90-х годов, когда Бунин впервые появился на литературном горизонте, русская литература пережила много судорог, метаний, взлетов, провалов; много имен выскакивало на поверхность - и мгновенно исчезало навсегда. Шумели скороспелые славы. Строился картонный трон Леониду Андрееву. Тут же объявлялись "новые течения" и рождались хрупкие "школы"... Бунин тихо шел рядом, ко всему приглядываясь и прислушиваясь, не оставляя собственного крепкого пути. Критика, в суете оборачиваясь к нему, - не знала, что с ним делать: ей надо было "положить его на какую-нибудь полочку", приклеить какой-нибудь ярлык, - но все ярлыки от него отваливались. Подражатель Чехова? Нет. И уж никак не Горького! И не декадент! И не символист! Пишет прекрасно, трезвый человек, - да кто он? Куда его девать? Можно бы, казалось, сообразить, что это просто великолепный писатель сам по себе. Но, повторяю, это было время суеты и мыльных пузырей литературного муравейника"

   Она же характеризует и его дарование: "Бунин зорок, и ни один писатель не обладает столь острыми глазами, - и он даже не рассказывает, он заставляет видеть то, что сам видит, читатель начинает чувствовать запах конопли, слышать человечьи голоса... Из неуловимых, мелких черточек, теней и звуков сложившаяся - вдруг наваливается тоска, точно камень стопудовый. Эта художественная магия, или это мастерство, бесспорное для всех, дало ему сначала общее признание, затем, почти незаметно, его прочную, нешумную славу. В сравнительно молодые годы Бунин уже академик, и не было журнала, который не мечтал бы украсить свои страницы хоть самым коротеньким его рассказом.

   Но - надо сказать правду - как раз это самое художественное мастерство, этот чересчур острый взор не то что отталкивали от него, но оставляли в иных - чувство неудовлетворенности, в других - даже обиды. Простые души хотели любить Бунина, но почему-то любить не могли. Самые глупые и злостные выдумывали, что он то "холоден, как лед", то "ненавидит народную Россию и клевещет на нее" и даже, старались опорочить его неуязвимую художественную форму, найти подражательность. Критики поумнее, отдавая должное художнику, прибавляли: да, он удивительный описатель..."

   -В их числе была и сама Гиппиус,- усмехнулся Голембиовский.

   -Да, но это не так уж и неверно, - возразил Верейский. - "Добр ли он? - задается вопросом Гиппиус, - не знаю. Может быть, добрее добрых, недаром такие полосы, такие лучи нежности прорываются у него... Но как-то не идёт к нему этот вопрос. Во всяком случае, он не мягок, не ломок. Достаточно взглянуть на его сухую, тонкую фигуру, на его острое, спокойное лицо с зоркими, действительно, зоркими глазами, чтобы сказать: а, пожалуй, этот человек может быть и беспощаден, почти жесток... и более к себе, нежели к другим..."