Русская критика

2004 г.

РАЗДЕЛ III

На границе

Империя без народа

Роман петербургского писателя Павла Крусанова (СПб.: Амфора, 2001) обладает всеми качествами прозы, относимой сегодня по ведомству «альтернативной истории». И хотя термином этим все чаще пользуются, никакого сколько-нибудь точног его описания нет. Ясно только одно: этот новый романный тип пришел на смену всеобщего увлечения историческим романом, имеющим большую литературную традицию в XIX и XX веках. В традиционном историческом романе есть сюжет, реальные исторические лица, их деяния, связанные с темиили иными известными историческими событиями. При всей вольности трактовки, художественном домысле автор таког романа все же видел свою цель в «постижении истории», развертывании исторической драмы, которую часто соотносил с опытом дня нынешнего. Роман Крусаова — сплошь вымышленный, сплошь фантазийный (и в этом, и только в этом качестве он привлекателен, как привлекателен сегодня Толкиен). Да, в нем тоже называются некоторые реальные лица (например, М.О.Меньшиков, последний Государь Российской империи, З.Фрейд. революционеры-нигилисты XIX века), но они в фактуре романа ничего неопределяют, так как «используются» скорее как символы и знаки различных идей. История России также представлена в романе в виде идеи — идеи Мировой Империи. Нет, это не царская Россия, не советская красная империя. Здесь напрочь отменено время: оно приципиально не историческое, не футуристическое (как возможный в будущем вариант истории роман тоже нельзя воспринимать), а скорее «космическое».

«Укс ангела» написан без последовательного развития сюжетных линий (это тоже стало сегодня эстетической нормой): роман начнется с «оных времен» войны с турками, окрашенных блестящим героизмом и выправкой «гвардейских мундиров» (аллюзии с XVIII веком?). В главе первой читатель узнает авантюрную историю рождения главного героя — Ивана Некитаева (он рожден от простой китайской девушки и русского офицера); здесь же повествуется о воспитании осиротевшего Ивана и его сестры в дворянской семье в имении под Порхово. А 26-й странице повествование прервется — Крусанов расскажет на «немного предыстории», суть кторой в том, что за четверть века до рождения главного героя империя была расколота смутой и распалась на две части — Гесперию (со стоицей в Петербурге) и Восток империи (со столицей в Москве) и двумя выборными консулами. В сущности, стремительному восхождению Ивана Некитаева к единоличной власти (через воссоединение Империи под именем России) будут посвящены оставшиеся шесть глав романа, заканчивающегося такой уже катастрофической и нечеловеческой мощью не прекращающей воевать Империи, что для «окончательной точки» в последней Мировой войне Иван Некитаев должен прибегнуть к инфернальным силам, ваыпуская в мир сов Гекаты (древней боги мрака, ужаса и колдовства).

В рваном литературном пространстве романа существует, собственно, не историческая ткань как главная, но два «этажа» смыслов: во-первых, описание политтехнологий, обеапечивающих приход к власти (тут у читателя возникают самые совремннные аллюзии); во-вторых, насыщенность романа мистическими интуаициями (гаданитями героев на картах Торо с целью посвящения в свою будущую судьбу. «переходами душ», заселением романа «странными героями» типа Старика пламенника, которому убиенный последний Государь отдал «завещательную привеску» — он должен ее вручить новому «помазаннику», коего он обрел в лице Ивана Некитаева; к этому же разряду героев можно отнести и №василеостровского мога» Бадняка, знающего судьбы Мира через владение «Закатными грамотами»). Таким образом, роман держится сопряжением современного мифа (как сущностью новейших политтехнологий) и мистической реальностью (как сущностью новейших и модных идеологий). В чем же тогда заключается его «альтеративность»?

О романе Павла Крусанова «Укус ангела» высказаны по крайней мере две вполне определенные точки зрения: автор информационного иллюстрированного журнала «Афиша» видит его «агрессивной литературно-военной доктриной… основанной на пренебрежении всеми традиционными западными ценностями». Завершает же свое рассуждение следующим образом: «Унижение Европы для русской словесности беспрецедентное…» «Самым идеологическим романом последнего десятилетия» назвала его критик, историк литературы Л. Сараскина в «Литературной газете», сконцентрировав свое внимание на технологии и философии власти, геополитической стратегии «активистов хаоса», полагая, что «Россия, ее история, ее реальное и метафизическое существование в контексте романа Крусанова оказываются ахиллесовой пятой бытия всего человечества, его слабымЮ слабейшим местом». Выводы, кА мы видим, решительные. Оценки — совершенно не типичные для нынешней инфантильной критики.

Есть ли действительно «военная доктрина» и «геополитическая стратегия» в романе «Укус ангела»? Я понимаю, сколь «страшно» критикам произносить эти слова о художественном произведении, — критикам, воспринимающим с опаской все разговоры об «особом пути» России и вычитывающим в романе Крусанова ее будущий путь как имперский только на том основании, что на всем романном поле постоянно идет война, расширяющая и «обозначающая» пределы империи, названной Россией. Вот толстовская «Кысь» с ее унижением страны, с ее констатацией деградации человека никого не напугала и даже получила награду. В литературе можно сколько угодно описывать безобразия, доходить до полного самоистязания, кипеть ненавистью в отношении своего еста жительства (России), но вот написать, что главный герой Иван Некитаев — губернатор Царьграда, являющегося частью России, вытолкнуть в литературный мир идеологию действия и силы — так ту же тебе напомнят об аморальности этого писательского жеста. Впрочем, для либерального слуха в этом романе действительно много геополитически вызывающего. Так, брат главного героя Петруша Легкоступов (идеолог империи) позволил себе еще в блистательные дни юности заявить: «Начнем с того, что североамериканские штаты неинтересны мне как собеседник — ведь им нечего вспомнить…» Это «геополитическое заявление», кажется, готовы воспринимать с каким-то прежним (почти советским) пылом, вычитывая в словах литературного героя идеологию, имеющую последующие практические шаги.

На первый взгляд роман Павла Крусанова кажется вызовом тихим мерзостям либерализма — писатель отвечает им. Отвечает плоскому убийственному уравнительному глобализму, противопоставив ему роскошь имперского фасада, крепостью которого удерживаются «неблагодарный Табасаран» Кавказа, европейские Польша, Моравия, никогда не существовавшая паннония, Румыния, Курляндия, Литва и Болгария. Отвечает выбором необычаного, ненормального, сверхгероического пути своих персонажей, передавая читателю свой художественный восторг от эстетики силы. В романе Крусанова действительно многое находится в конфронтации с либеральным образом мира и ценностным его присутствием в современной литературе. Тут есть все, что ни уху, ни духу современного читателя непривычно. Разве привычен для слуха, воспитанного ложным героизмомо детективов, борющихмя с мафией, этот пламенный эстетизм, включающий апологию войны?! Речь идет, конечно же, не о стандартных подвигах и даже не о геройстве отечественного спецназа или милиции. Апология войны в этом романе — эстетический выбор, направленный, казалось бы, своей агрессивной силой против всего мельчающего современного мира (при тотальбной его уапковке в форму американского образца глобализма). На протяжении всего романного пространства идет война: от Смуты начала романа, разделившей империю на две части, до Мировой войны в финале произведения. Война здесь — действенное поле империи, лбязательное условие ее существования («… она, кА и любая империя, определенно была подобна велосипеду — когда седок перестает крутить педали, все катится в упадок, разложение, развал»).