Новая выходка против книги Н. Я. Данилевского

И вот этими-то «пустяками, о которых не стоит спорить», и занимается история. Она ведь не занимается отвлеченно религией, философией, искусством и т. п., она не исследует отдельно взятых элементов человеческой жизни, а рассматривает только их конкретные явления, изучает сочетание и судьбу этих элементов в определенных людях, народах, царствах и т. д. Она есть наука частных явлений, временных, местных, минувших и не повторяющихся. Дело в том, что мы — существа ограниченные, что ничто общее для нас не существует самостоятельно, а проявляется только в частном. Поэтому-то история должна также весьма старательно изучать и отдельные племенные типы: «Зачем понадобилось, — спрашивает г. Соловьев, — настаивать на их обособленности?» Да потому, что эта обособленность есть великий исторический факт, что она, очевидно, есть одно из существенных условий человеческого развития, условие, под которым это развитие всегда совершалось, под которым оно достигало в истории все большей высоты и все большего захвата.

III

Все предыдущее еще не заставило бы меня отвечать г. Вл. Соловьеву. Теперь уже многие тысячи читателей знают и любят книгу Н. Я. Данилевского; поэтому можно только подивиться, что ее противник так мало боится выступать перед этими читателями, и можно твердо понадеяться, что они сейчас же оценят его выходку, увидят, что она лишена всякой основательности, всякого беспристрастия. Что же касается до тех, кто не читал «России и Европы» и даже считает долгом просвещенного человека не заглядывать в такие дикие книги, то они, конечно, с наслаждением прочтут г. Соловьева, и никакая полемика против него на них не подействует. Однако же на этот раз г. Соловьев зашел в некоторых пунктах так далеко, до того исказил дело, что мне захотелось сделать попытку — еще раз разоблачить его. Не успею ли даже иным ослепленным показать мысль Н. Я. Данилевского в ее истинном свете?

Г. Соловьев в этой последней своей статье много говорит о политическом учении «России и Европы». Конечно, и тут он судит и рядит со своей обыкновенной заносчивой развязностью. Например, он с размаху решил, что будто бы Данилевский обнаруживает «видимое отсутствие политической сообразительности» [21]. Если вспомнить, что Н. Я. Данилевский всегда с жаром занимался политикой, что кроме «России и Европы» он выступал прямо на поприще публициста и написал ряд удивительных статей, которые хотя не вполне успели обратить на себя общее внимание, но зато глубоко отозвались в сердцах иных участников событий, и которые, без сомнения, суть лучшие политические статьи в нашей литературе [22], - если это вспомнить, то отзыв г. Соловьева нужно признать очень смелым.

На чем он его основывает? «По представлению Данилевского, — говорит он, — во главе будущей европейской коалиции против России будет Франция, а единственными нашими союзниками будут пруссаки… Впоследствии, конечно, нам придется поссориться и с Пруссией, так как это тоже Европа, но при решении восточного вопроса, при взятии Царьграда, пруссаки все-таки нам помогут против Франции. Таково предвидение Данилевского» [23].

Но в чем же тут несообразительность? Ведь это самое предвидение уже частью исполнилось; ведь после того, как писал Данилевский (в конце шестидесятых годов), пруссаки шли против Франции в 1870 году; ведь они были тогда с нами в дружбе, и мы, имея свободные руки, разорвали тогда Парижский трактат. Это был шаг на пути разрешения Восточного вопроса, и Данилевский сам радостно его приветствовал. А что пруссаки нам помогут при взятии Царьграда, этого Данилевский никогда не говорил; это ему приписал г. Соловьев вследствие некоторого избытка сообразительности. Напротив, Данилевский, утверждая, что в восточном вопросе интересы Пруссии и России «тождественны в ближайших фазисах его развития», прибавлял: «Так представляется дело на первых порах. Что будет дальше, другой вопрос. По достижении первых успехов, безобидных для обеих сторон, отношения могут и, вероятно, даже должны перемениться» [24].

Следовательно, относительно Пруссии все исполнилось так точно, как говорил Данилевский. Что касается Франции, которая теперь так дружит с нами, и которая предполагается у Данилевского в числе врагов России (на чем и основана вся выходка г. Соловьева), то ведь Франция дружит теперь, а не тогда, когда писалась «Россия и Европа». Французы ранее того времени уже дважды приходили в Россию, и легко было предполагать, что придут и в третий раз. Жестокое падение Франции, которого и сам Бисмарк не предвидел, которое превзошло все его ожидания, изменило положение дел.

Но главное не в этом. Что тут удивительного, что Данилевский, размышляя о благе людей, не предвидел того остервенения, с которым два культурнейшие народа бросились друг на друга, и той невероятной гнилости, которую обнаружила Франция, всегда пользовавшаяся нашими невольными симпатиями! Данилевский не думал, что европейское междоусобие разыграется так скоро и до таких размеров; он считал главным вопросом, имеющим мировую важность и далекую будущность, великий Восточный вопрос и потому предполагал вообще, что если образуется коалиция против России, то в коалицию войдет и Франция. Однако же он сказал это не без оговорок; в высшей степени важно его замечание, что если это будет, то лишь потому, что «между Россиею и Франциею стоит целый ряд предрассудков, уже издавна мешающих им сблизиться», и заставлявших до сих пор Францию враждовать с Россиею «вопреки всем расчетам политической мудрости, всем внушениям здравого политического расчета» [25]. Таким образом, уже тогда, до франко-прусской войны, он ясно видел, что дружба между Россией и Францией не только возможна, но что для этой дружбы есть прямые и важные побуждения. Об этом забыл сказать г. Соловьев, хотя это стоит на тех же страницах, которые он цитирует. Когда же произошел разгром Франции, то Данилевский, взвешивая значение этого события для России, предсказал и нынешнее дружелюбие Франции. Он говорил: «Франция надолго должна сосредоточиться внутри самой себя, думать единственно об излечении нанесенных ей ран, о восстановлении своего утраченного могущества, о возвращении имеющих вероятно отойти к Германии областей своих, и для этого искать дружбы и помощи России. С ослаблением Франции рассеются, по крайней мере на время, те предрассудки, которые и с французской, и с нашей стороны, так долго препятствовали понимать тождество обоюдных интересов в большинстве случаев» [26]. Эти слова были сказаны в самом конце 1870 года, и, как все мы знаем, они сбылись в точности.

Нужно читать самого Данилевского, чтобы видеть это бесподобное определение истинных интересов каждой страны, а также разъяснение тех предрассудков, которые так часто мешают понимать эти интересы. Нужно старательно вникать в эти превосходные рассуждения, потому что цель их — то правильное разграничение, то уравновешение этих интересов, при котором возможен прочный мир, спокойное сожительство. Данилевский отчетливо показывает, например, что решение Восточного вопроса в той форме, какая им предложена, не нарушает никаких важных интересов не только Франции, но и Англии — нашего главного противника в этом деле. Есть возможность всем ужиться безобидно, и это будет для всех самое выгодное [27]. Данилевский выставляет на вид ту силу вещей, против которой идти — не только несправедливо, но и очень опасно, так как эта сила может сломить всякие усилия; он настаивает на том, что борьба, им предвидимая, имеет главным источником не существенные интересы Европы, а лишь гордые ее притязания, ее непобедимые предубеждения против Славянства и ее слепое честолюбие и насильственность.