Русская критика

Олег Кулик вот уже много лет старательно адаптирует Льва Николаевича Толстого под себя. Толстой так богат, так вечно нов и свеж, так ярок в своих открытиях и заблуждениях, что можно выпустить целое полчище куликов, которые все будут «отщипывать от него» кусочки, а он, «матерый человечище», все никак не исчерпывается!

Возможно, что Кулик сам по себе является интереснейшим объектом для познания новой модернисткой болезни — толстовомании. Ну, право, кто еще рискнет вот так прямо, самозванно назвать себя учеником Толстого как Кулик? Кто еще додумается до такого зримого воплощения «дела Толстого» как Кулик, для которого Толстой только «борец за природное в человеке», только учитель «опрощения как принципа творчества и жизни». А «дело Толстого» реализовано Куликом просто и ясно: в большой стеклянной клетке сидит босой Толстой (восковая фигура) за письменным столом, напоминающим его яснополянский рабочий стол, на котором горит лампа, стоят письменные приборы. А сверху надстроена клетка с курами, которые с 28 января по 28 февраля гадили на самого классика и по всему его кабинету. Собственно зритель вряд ли испытывает некий шок от такой «природности». Я лично испытала чувство гадливости к увиденному, и предпочла бы для полного воплощения замысла инсталляции, а также с целью реализации клятвы Кулика в любви к толстовским идеям — предпочла бы увидеть на месте Толстого самого Кулика. Или усадила бы на месяц, пока идет выставка, Кулика рядом с его «шедевром» для вдыхания натуральных ароматов от куриного помета. Если уж господин инсталлятор так любит опрощаться, то почему же опять-таки делает это за счет других? Ведь рядом с этой клеткой целый день (с 12 до 20 часов) сидят бедные смотрители! И вот так всегда — акционеры, пахнущие французскими одеколонами, уверяют публику, что она должна оценить их изысканные замыслы, и, вдыхая попросту вонючий воздух, взирая на элементарные физические отправления бедных куриц, относиться к этому как к «культурному событию»… Кстати сказать, одна из куриц уже подохла. Где наши «зеленые»? Да и где наш санэпидемиологический контроль? И кто сказал, что куры вообще здоровы?

Конечно, все это нужно назвать прямо — эстетической диверсией. И не стоит верить ангажированным искусствоведам-толмачам: их задача не прояснить смысл, а найти «научное» оправдание мерзости. Их задача — выстроить вокруг безобразного такую «эстетическую концепцию», чтобы зритель, сбитый с толку «учеными словами» и иноземными терминами, считал, что он должен это принять, что это — нормально, что это — классно, здорово, оригинально! Послушайте, что делает искусствовед, объясняя «дуракам» и профанам «суть» провокативно-подлой инсталляции «Толстой и куры»: «Толстой работает внизу, в пространстве культуры, музея, а куры просто живут наверху, постепенно покрывая музейное пространство мрамороподобной патиной (Каково? — К.К.). Реализуется идея музеефицировать средствами самой реальности русскую логоцентрическую модель толстовского образца, сохраняя цвет и запахи реальности» (Л. Бредихина).

Вообще Кулик почти все, экспонируемое в зале, посвятил Льву Толстому: тут и голый человек с красным флагом, к ногам которого прильнули в половом возбуждении две собаки (называется сие «Русское затмение 1»); тут и «Русское. Курочка ряба» с сидящими за столом дедкой, бабкой и внучкой — сидящими под расшитыми полотенцами и иконой в красном углу (естественно, что все это очень плохо нарисовано) и умилительно взирающими на бульдога, раскоряченного на столе в потугах — он снес золотое яичко; тут и «Русское. Дома» с грязной растрескавшейся печкой, с голым мужиком, валяющимся на замызганной постеле… Конечно же, «русское» тут увидено глазами чужими — и взгляд этот определен тем «заказом на русскую дурь», «русское зло», что всегда существовал в среде «мирового артсообщества» (и не только «арт»). И ясно, что «русское» здесь попросту модный на Западе бренд. Но за бренд (тем более такой, тысячелетний!) нужно, господа акционеры, платить. Не стоит ли федеральному службисту М.Швыдкому провести эксперимент: обложить налогом (долларов этак в тысяч десять) употребление модернистами слова «русский» — будут ли они его тогда использовать? Помимо бабки и дедки, красных флагов и голых, пьяных, гадких мужиков на обеих выставках во многих работах фон «русскости» создают Кремль и Храм Христа Спасителя. Такая профанация национального, такая «русскость на вынос», естественно принадлежат только лишь к удобоваримым для Запада банальностям.

«Современность» вообще исключительно скудно и нудно представлена в обеих проектах. Всяческая осторожная революционность явно ушла в песок, и скорее нужно говорить о буржуазности. Не случайно перед входом в залы «России Два» стоит рекламный щит «Буржуазного журнала». Даже дорогие полотна-постеры из цикла «Лесной царь» с одинаково-холеными, красивыми детьми, одетыми в белые одежды, с оружием в руках выглядят как стандартная картинка искусственного виртуального мира. «Современность» — сплошь искусственна или плакатна. Фото-серия «Свидетели будущего» если о чем и «свидетельствует», так о заграничных вояжах ее создателей (да и сделана она под расчет на западного зрителя). Приемы все старые: снижение смысла, пародирование устойчивой символики. «Новая Свобода» отличается от американского подлинника «маской-паранжой» на лице, а одна сторона Кремлевской стены предстает в руинах то ли разрушения, то ли стройки. Маски-шоу (Путин, Буш и Бен Ладен скромно-тривиальны), плакатики с «критикой правительства» читать, естественно, нет никакой нужды (они выполнены все в том же, пародирующем советскую наглядную агитацию, духе), а об инсталляции «Сонное правительство» с тремя дядями в костюмах и нечеловеческими головами сказать абсолютно нечего, кроме того, что она большая. В общем и целом М.Гельман представил бездарную скучищу.

Пожалуй, центром этого пустоцветения, стал проект Тер-Оганьяна «Радикальный абстракционизм» (10 работ 2004 года). Смотреть тут совершенно нечего. Висит десять холстов, закрашенных разными цветами (зеленым, красным, черным, синим, и пр.), а на них нанесены другим цветом то шарики, то кубики, то ромбики и звездочки (автору удалось даже крайне примитивизировать и обеднить и без того ничтожный супрематизм). Повторю, смотреть этого акционера нет никакой возможности. Тут нужно читать.

Вообще модернисты всегда любили многословие, обрывки фраз, языковые штампы, плакатную речь. Надписи Тер-Оганьяна объясняют, что «это произведение направлено на унижение национального достоинства лиц русской и еврейской национальности»; «это произведение направлено на возбуждение религиозной вражды», «это… публично оскорбляет святейшего патриарха Московского и всея Руси Алексия II»; «Это… способствует созданию устойчивой вооруженной группы (банды)…» и прочее — о наркотиках и гомосексуализме, о «надругательстве над флагом и гербом РФ» и «оскорблении чести Лужкова». Что хотел сказать акционер? Вот вы, публика и всякие там неистовые ортодоксы, полагаете, и даже судите «художников» за то, что их «искусство» имеет прямое действие на человека, на группы общества (то есть, что оно может разжигать национальную вражду, оскорблять верующих, кого-то унижать и пр.)? Но для Тер-Оганьяна — это все игра в шарики-кубики, он хочет сказать всем, что все эти требования — не оскорблять религиозных, исторических, национальных, материнских, детских чувств — что все эти консервативные требования, почему-то еще присутствующие в современности, на самом-то деле пусты: только шарики да квадратики, только пустые мифы информационного общества. И, конечно же, нам всем нужно просто освободиться от них.

На самом то деле авангардный акционер Тер-Оганьян сам же и является первым фальсификатором информационного общества, занимаясь все одним и тем же — бросая вызов здравомыслию, полагая культурной энерцией все то, чем присуще жить человеку, чтобы сохранить себя в человеческом облике. А человек хотел бы картину — смотреть, книгу — читать, музыку — слушать. Русский человек по-прежнему хотел бы быть защищенным крепостной стеной религии, традиции, семьи. Он все еще чувствует свою национальность и любит свою культуру, следовательно — его чувства могут быть оскорблены. Но «радикальный проект» Тер-Огаьяна говорит о том, что всех этих крепей и всех этих чувств попросту нет. И можно поверить тут только одному — акционер Тер-Оганьян хотел бы, действительно хотел, чтобы их не было.