Русская критика

В русской традиции (воспитания трудом и культурой) все-таки не было непреодолимой границы, принципиально разнящегося в нравственном смысле детского и взрослого мира. Детство оберегалось, отрочество знало о «зоне стыда», но знания и идеалы раскрывались (развертывались) перед человеком по мере взросления естественно. Просто с ходом жизни расширялся мир, который изначально был общим. И никакие «права ребенка» не требовалось выделять, оговаривать специально и формально. И никакой субкультуры — уродливого дитя искусственного, распавшегося на атомы мира — попросту не требовалось. А потому прислушаемся к голосу традиции — будем бороться за общность нашего с молодежью нравственного мира.

2004 г.

Все та же любовь…

Действительно, есть ли в современной литературе те, кого мы назовем новым поколением писателей? Действительно ли молодые писатели говорят от лица некой общности? Если это так, то необходимо, собственно, ответить на два вопроса: связана ли молодая проза с реально существующим молодым поколением? Или же, попросту, разговор о поколениях — это всего-навсего проблема литературной технологии, к которой вынужденно прибегают критики?

Определений поколений было множество. Можно вспомнить о «поколение рассерженных» и «потерянном поколении», о поколении «сорокалетних». Было «поколение разодлбаев» и были «шестидесятники», а среди них — советские «звездные мальчики». Есть и совсем свежие определения молодого поколения как «поколения секса» и «поколения кекса», «генерации пи» и поколения эгоистов (по определению нового модного журнала «Эгоист дженерейшн»). Наконец, было фронтовое поколение писателей, пожалуй, единственное, в котором имя не противоречило сути. Впрочем «новые люди», что уловила русская литература, появлялись с завидной регулярностью внутри своего поколения всегда, но именно по этим «отклонениям», и по этим «аномалиям» (по их выделенности из своей среды) зачастую все поколение получало имя. Но если нигилисты классического русского века носились еще с «общими идеями» и «общим делом», то, кажется, нынешние нигилисты обладают не именами, но кличками («поколение пепси»), которыми так быстро заменили «детей съездов».

Во всех этих определениях есть два центра, группирующее вокруг себя главные смыслы: попытки собрать поколение вокруг идеи (рассерженные, бунтующие, потерянные, нигилисты и так далее), или же собрать поколение в простом, хронологическом смысле, определяющим человеческую жизнь и время десятилетиями — вплоть до «поколения 1937 года» Владимира Бондаренко, который при всем игровом характере своего принципа, указал на мистический фактор формирования поколения. Но мистические смыслы истории поколений нас не будут интересовать просто потому, что не человеческого ума это дело. Останемся же в пределах нам доступных и посмотрим на тех, кто сам себя понимает или не понимает, ощущает или не ощущает частью некоего большего целого — поколения.

Элементарный инстинкт подсказывает всем литературным изданиям: молодую прозу нужно искать. И мы ее ищем. И не только мы, но, например, и филатовский фонд активно занят проблемой молодой литературы. Не только мы, но и наши оппоненты, хорошо чувствуют эту необходимость обеспечения будущего литературы, а потому «толстые» журналы рискуют — как журнал «Москва», напечатавший повесть Максима Свириденкова «Пока прыгает пробка» и Игоря Малышева «Лис» (ставшие скорее эксперементом журнала, нежели типичной для него прозой). Рисковал, очевидно, и «Наш современник», печатая рассказ Романа Сенчина, одновременно, и по-преимуществу, издающегося в «Октябре» и «Знамени». Стоит ли это «открытие дверей» перед молодой прозой таких разных по направлению журналов понимать как стирание эстетических и идеологических границ, существовавших для прежних поколений писателей? Считать ли знаком поколения их идеологическое равнодушие, или считать «идеологическим беспутством» уничтожение барьеров между изданиями? Свириденков, Малышев и Сенчин пишут в вполне реалистической манере, что, отчасти, объясняет их появление в «Москве» и «Нашем современнике», но все же я хочу посмотреть на проблему шире.

Ни Свириденков, ни Сенчин (а к ним можно прибавить еще одно имя — Маргариты Шараповой) совершенно не озабочены никакой идеологией поколения (да ее и нет, кроме крайних радикалов, группирующихся вокруг маргинальных изданий, — с одной стороны, и молодых консерваторов, знающих друг друга на личном, научном, информационном уровне — с другой). Но они не просто не озабочены идеологией поколения, не просто не желают никакого социального диалога, но со всем эгоизмом («право молодости») смотрят исключительно внутрь себя. И прежде чем ответить на вопрос, что же они там, «в себе», видят, я не могу обойти вниманием и того «встречного движения», что направлено в сторону молодой литературы от «группы поддержки», которая интерпретирует и «встраивает» молодое поколение в литературу.

Что же внешний мир предлагает им? А внешний наш мир предлагает совершенно откровенную расчетливость, направленную на создание литературной биографии. Внешний мир научает полагаться все больше и больше на пиар, нежели на талант и труд. Примером рекордного по масштабом пиара я бы назвала раскручивание молодого прозаика Романа Сенчина, которому так недавно щедро отвела газетные полосы «Литературная Россия», а обсуждению его книги «Афинские ночи» была посвящена солидная по масштабу конференция. С большой долей уверенности можно сказать, что молодую литературу старательно формируют в новое поколение. Именно они, надсмотрщики, недавно поместили отдельные особи этого поколения в кинотеатре «Россия» «за стекло», — посадили в аквариум, пообещав сладкий подарок. Раздели и обнажили, лишили совести и стыда. И как в этом поганом эксперименте, или в нынешней еще более низкой акции «Последний герой», молодое поколение в литературе сегодня тоже отчасти «делают», — делают его жизнь, его литературу, его взгляды. Олег Павлов хорошо сказал о такой литературе как литературе клонируемой, где сам писатель, соответственно, выступает клоном, «овечкой Долли». Но, увы, многим из них это даже и не оскорбительно. Тут и беда, и вина их. Они выросли в то время, когда литературу «сооружают», когда нечто производят из ничего. «Когда умер Пикассо, — признавался один такой деятель, — я прочел, что он создал четыре тысячи шедевров, и подумал: “Подумаешь, я столько могу за день” и каждая станет шедевром — потому что это будет одна и та же картина». Образцом выбирается то, что легко тиражируется. Образцом выбирается то, что будет иметь спрос. Так формируется поколенческий миф с его высокомерным презрением ко всему и вся, с его тотальным скептицизмом и не менее масштабной внутренней инфантильностью. И попавшегося на этот эксперимент с поколением по неведению, можно пожалеть, но сознательно встающего на этот путь очень неплохо было бы «вовремя высечь» (как сказал А.Н. Панарин на недавнем обсуждении в журнале «Москва» молодой прозы).

Максиму Свириденкову шестнадцать лет (он из Смоленска), Маргарита Шарапова и Роман Сенчин — тридцатилетние москвичи. Маргарита Шарапова активно печатается в самых разных изданиях, а недавно вышла ее книга в рамках Федеральной программы поддержки книгоиздания. Романа Сенчина, как и Шарапову, настойчиво выдвигают в лидеры молодой литературы. Но без дополнения этого ряда другими именами мы не сможем представить более цельной картины молодой прозы. Без Лидии Сычевой с ее короткими, всегда бьющеми как удары хлыста, рассказами, без Юрия Самарина из Саранска, Дмитрия Ермакова из Вологды, Ольги Шевченко из Уфы, Юрия Горюхина (недавно еще жил в Уфе), Владимира Бондаря из Пятигорска, Александра Семенова из Иркутска, Елены Родченковой из Петербурга, Александра Новосельцева из Ельца, Виктора Николаева — москвича, погибшего Михаила Волостнова (все эти писатели печатаются в журналах «Наш современник», «Москва», «Роман-журнал XXI век», «Молоко»). Всех этих писателей роднит нечто большее, чем принадлежность к литературе по возрасту. И это «большее» я назову позже. Многие из них принадлежат к последнему литературному поколению ушедшего века. И первому поколению века наступившего, совпавшего с отвратительно-сладким мировым восторгом милениумом.