Русская критика

Самосознание русского писателя сегодня представляет собой достаточно противоречивую картину. Мы не хотим сдаваться, и потому по-прежнему претендуем на важную роль писательского слова в обществе, отстаивая (иногда и насаждая) словоцентризм нашей культуры. Наверное, не будет преувеличением сказать, что только русские писатели в последние годы говорили о сквернах свободы и либерализма. Но, с другой стороны, и нас посещало отчаяние — ощущение невостребованности, замкнутости, тотального расхождения между тем народом, о котором мы думаем, и который мы видим (о чем недавно писал Ник. Переяслов в минорных тонах и черных красках в «Литгазете»). Я неслучайно говорю в прошедшем времени — «посещало отчаяние» — ибо считаю, что все мы выстояли в это либеральное десятилетие отказов, когда нашу жизнь пытались превратить в чужую. Выстояли благодаря Валентину Распутину и Валерию Ганичеву, Василию Белову и Вере Галактионовой, Леониду Бородину и Владимиру Личутину, благодаря всем провинциальным писателям. И пусть их голоса не всегда слышали, и пусть сегодня многие из них охрипли и устали, но все же именно их голосами говорил наш народ. Но могу сказать, что писатели не одиноки. За последние годы выросло блестящие новое поколение исследователей отечественной истории, философии, культуры. Я назову имена Аркадия Минакова из Воронежа, Александра Репникова, Виталия Аверьянова, Михаила Чернавского, Ярослава Бутакова, Сергея Антоненко, Александра Суворова Они — и наши тылы, они — наша интеллектуальная сила. Так что наша надежда на будущее имеет под собой твердые основания.

Вот почему мне кажется, что главные итоги уходящего года были нелитературными. Произошло событие, собравшее воедино такое количество людей, которое даже простым физическим своим масштабом превзошло многие нынешние события. Я говорю о канонизации адмирала Федора Ушакова в Санаксарах. Столь явное торжество веры, такая очевидность смысла словно были явлены в поддержку всем нам.

Но… чем ближе мы будем двигаться к себе и литературе, тем менее отчетливы будут наши ориентиры. Второе нелитературное событие связано с выброшенным группой товарищей лозунгом «Писатели всех групп и тусовок объединяйтесь!» Я не очень понимаю такой процедуры, когда существующее реальное большое сообщество должно бежать объединяться с группой литературных «сектантов». Происходит, кажется, нечто подобное, если бы, например, губернатор Петербурга призвал бы присоединиться к нему всю Россию на том только основании, что он ближе к власти, а потому даст всем повышенные пенсии.

За этой формальной стороной видится более тонкая тенденция. О жажде власти я не говорю. Но кажется, что именно бессилие либеральной идеологии, ощущение тупика модерна, а самое главное — вопиющие о себе пределы демократии стали нуждаться в подпитке, в «новой крови»… Они превратили вечные ценности в конвертируемую валюту. Они уже настолько, до изнеможения попользовались свободой, что изрядно исписались. Недавно отрекламированная «ученая» книга об отхожих местах и их «наука» «сортирология» — вот явный памятник их свободам. Они совершили все преступления против свободы: против интеллектуальной, культурной и нравственной свободы граждан. Им стало скучно. Они решили полюбить Россию, полюбить народ.

Мы любили Россию всегда. Мы отстаивали право не знать, право не слышать мерзости о своей истории и своей культуре. Но отстоять эти свободы оказалось труднее. Какой же образ России присутствует в нашем сознании? За что держимся мы?

Мне кажется, что заметна тенденция угасания исторических споров о революции и войне Отечественной, о белых и красных, но более заметна тенденция на обострение споров духовных. Год назад я говорила о том, что Православие не может «из ничего сделать русского человека» (цитировала Ильина Н. П.). Вывод некоторыми писателями из этих слов сделан был такой: национальное выше православного. Но не были услышаны слова, что «соединение национального инстинкта с православием высветляет и укрепляет его». Так стоит ли решать вопрос — что выше и что ниже? Правильна ли вообще такая его постановка, если сама наша земная история здесь дает сплав крепчайшей силы. Но современному писателю часто хочется именно сделать выбор: занять одну позицию и с нее вести прицельный огонь. Так действительно, проще. Именно потому одни ищут правду в России языческой, полагая, что «зов предков», настоящая народность именно тогда являли себя во всей полноте, другие — в России православной.

Я не претендую на решение всех проблем, но только хочу поставить несколько вопросов. Я не говорю, что наши писатели сознательно поклоняются ДаждьБогу или Яриле, пишут, вдохновляясь Велесовой книгой, но, тем не менее, симпатии к дохристианской истории существуют. И мне представляется это актуальным, так как именно суть языческих культов сегодня вживляется в очень многие области культуры и сознания. Разве не языческой по сути была акция на выживание в «Прослелднем герое», разве не языческими были атрибуты жизни дикарей, разве не новое варварство есть результат империи наслаждений? Разве не языческим по мироощущению стало стихотворение Юрия Кузнецова «Явление под Олимпом»? (я не говорю уже о прочей поэзии в разделе «Иное», или тантризмы, стих о некрофилии в «Дне литературы»). Нет возможности говорить о частностях. Важнее ответить на вопрос: правильно ли вообще видеть в язычестве чистоту народного духа? И не больше ли, например, явил себя этот дух в войну 1812 года, когда Отечество было отнюдь не языческим. Так ли уже совпадает язычество, представленное племенами и множеством богов с тем, что зовем мы народом и нацией?

Язычество — религия земная. Именно в этом ее привлекательная сила, потому как все мы тоскуем о Силе — государственной и этической. Быть сильным язычником проще, нежели быть сильным христианином. Языческий меч конкретен и осязаем, его можно материализовать, повторить. Меч духовный христианина невидим, значит очень удобно объявить о его слабости. Ярость языческого культа со всей очевидностью обращена во вне, а сила «Спаса Ярое Око» обращена внутрь, к другой — нравственной энергии человека. Огонь языческого костра зрим, завораживающе-магнетичен. Огонь Неопалимой купины — отсвет огня неземного, Нетварность Света которого можно почувствовать не рукой, но только душой.

Язычество — это роскошь образов, разнузданность фантазии, это возможность мыслить и чувствовать плотью, это напряжение страстей. Но самое, самое главное — язычество всегда можно додумать, дописать и как угодно, по прихоти, воссоздать. Вступающий на каноническую территорию Православия напрочь лишен возможности сочинять и жить по прихоти, так как оно сохранило реальную чистоту и твердость догматов. Я думаю всем ясно, какой выбор писателю сделать проще, надежнее и эффектнее: тот, где нет жестких правил. Новое язычество в литературе — это тоска по силе. Это наш ответ (в лучших, талантливых образцах прозы Волостнова или Малышева) на вызов глобальному культурному стандарту нелюдей, о котором умно написал Шорохов в статье «Царство плоти». Против американского черта мы выставляем русского лешего.

Но одно дело — писательские рефлексии о нечисти, другое — реальные языческие общины, в которых наши писатели не бывали. В газете Союза Славянских общин «Верховный волхв» читаем: «Высший закон природы гласит: “Да расцветет всюду жизнь!”». И далее описывается языческий обряд совокупления (цитирую по книге иеромонаха Виталия «Россия и новое язычество»). Можно сколько угодно восхищаться яркостью языческой народности, но не учитывать, что языческие общины растут — нельзя. Нынешние толкиенисты, поддерживаемые теми, кто устроил во всемирном масштабе акцию вокруг фильма «Властелин колец» или «Дружина Аркона», многочисленные языческие союзы, культурно-исторические объединения, сайты в интернете — все это обязывает нас знать то, что перед нами идеология бегства в вымышленный мир, еще одна схема опасной виртуализации народа. Да, это очень соблазнительно — выставить миру «удар русских богов», только русские ли это боги, только действительно ли они наследники настоящей традиции на которой настаивают? У нас есть основания в это сомневаться (в русскости и традиционности), если у них же мы читаем: «Новое язычество следует понимать не “язычество конкретного народа”, а многогранную Языческую Философию, какая не имеет государственных границ, ибо исходит от разумной и чувственной природы самого человека». Они сверхлибералы, а не люди традиции. Они теперь уже граждане мира, ибо говорят о Едином государстве «под названием Планета Земля», а их концепция истории дает откровенный ответ всем заблуждающимся относительно традиционности и народности язычества. Концепция такова: старое язычество — это «вера для позавчера», христианство — «вера для вчера», новое язычество — «вера для завтра», сатанизм — «вера для после-завтра».