Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

— Не замолчанный, и не безвестный, — сказал я. — Ваше имя на слуху. Думаю, какие-то ваши стихи даже войдут в антологии. Кое-что выживает, потому что в том есть необходимость.

Я отпил немного темного эля.

— Кому-нибудь ваше «Избранное» нужно?

— Да, — ответил Эверетт, каким-то образом одновременно затаив дыхание, — отдельное стихотворение или даже вошедшее в антологию значит очень мало. Важен весь корпус, картина всей личности поэта. И она должна быть предъявлена миру, моя поэтическая персона, я имею в виду. Я ждал слишком долго. Может, и времени у меня осталось не так уж много.

Было слышно, как Имогена сказала одному из дельцов:

— Ладно, не нравится — вали отсюда.

— Я должен подумать, — сказал я. — Да я и не так уж богат. Я не могу просто так выбросить три сотни фунтов.

— Вы не выбросите их.

— Не выброшу?

Я вдруг разозлился, темперамент Имогены оказался заразен. Я подумал: все, что я нажил, я нажил среди москитов и мошкары, змей в спальне, в долгой изнурительной жаре, скуке, раздражении от работы с местными чиновниками. Кто такие эти милые домоседы, милые доброхоты, чтобы пытаться выдурить мои деньги, и раздражаться, если это у них не получается?

— Они будут потрачены в честь и во славу Эверетта, на толстенную книгу Эверетта, на неподдельный поэтический талант, — импровизировал я, — в лучших традициях. Недостаток оригинальности компенсируется добросовестным мастерством, хотя темы зачастую шаблонны.

— Так, — сказал он, — не хотите, как хотите.

— Я этого не сказал, я сказал, что должен подумать.

Было слышно, как Имогена говорит американцу.

— Ну ведь никто вас сюда не звал, разве не так? Если вам не нравится эта гребаная еда, то почему бы вам не…

Мэннинг уже засунул трехпенсовик в музыкальный автомат, тот играл очень громко, обилие басов сотрясало стекла. Я говорил отчетливо, Имогена тоже, Эверетт сидел в раздраженном молчании.

— Да скажи ты ей, — обратился американский бизнесмен к Эверетту, заглушая автомат, — что все путем, просто скажи ей.

Казалось, Эверетт не слышит. Три бизнесмена взяли свои пальто из маленького алькова, где еще поместился и телефон. Они и Мэннинг исполнили сожалеющую пантомиму, рты открывались и закрывались с бесшумной энергией. Имогена и Элис были поглощены беседой, головы сдвинуты, губы время от времени прижаты к уху собеседницы — кивок, кивок, улыбнулись, нахмурились, глаза в глаза, музыкальный автомат для них не существовал. Дельцы ушли — без обид, все равно пора было уходить. Я посмотрел на часы — уже был седьмой час, и пабы открылись. Вечер? Выпивка, выпивка, выпивка, телевизор, кино. О боже, какая скука. Дай мне изменить место действия, дай мне добраться до Лондона. А что в Лондоне? Выпивка, ланч, выпивка, обед…

Песня закончилась, застигнув Имогену и Элис за оживленной трепотней.

— Нет, моя дорогая, это он так думал о себе, но на самом деле ни бельмеса не соображая.

— Да, да, я знаю.

— Я хотела просто показать на примере…

Они почувствовали необычную тишину и захихикали. Обе были очень красивы — светлая и темная головки, склоненные друг к дружке, взгляды обращены к нам, отличные зубы сверкают.

— Слава богу, вы выключили этот чертов грохот, — сказала Имогена.

Мэннинг ухмыльнулся, его трудно было оскорбить. Эверетт сидел мрачный, не прикасаясь к темному элю.

— Мы еще встретимся, сказал я, — когда вернусь из Лондона. Я дам вам знать.

Он угрюмо кивнул. Мэннинг открыл дверь на тройной стук. Вошла девушка, улыбаясь через всю комнату Элис, ее свободе. Я подумал, что вошедшая не слишком привлекательна. Надо ли мне пригласить их пообедать, думал я, — Элис, Имогену, Эверетта? Потом я решил не приглашать, черт с ними со всеми. Когда я брал пальто из алькова, то заметил, что молодящаяся пара все еще поедала друг друга глазами — темная, безмолвная трапеза, пролетарий в очках читал (один бог знает как) газету, Вест-индский гитарист улыбнулся мне и протянул матерчатую кепку:

— Укажите чушь оважения к музыке, са. Большое спащибо, са.

Я покинул клуб и медленно поднялся на сверкающую улицу. Снова шел дождь.

Глава 5

— Простите, у нас не было возможности сказать вам об этом, когда вы вернулись, — сказал Райс. — Как долго вы уже здесь, месяц?

— Около того, — ответил я.

Райс кивнул, руки в боки, ноги расставлены, сам на фоне стенной карты, испещренной флажками, каждый дюймом своим — глава экспортного отдела. Он сказал:

— Я понимаю, что у вас могут быть планы, скажем, махнуть в Биарриц, или затеряться на Сицилии, или еще где. Но я не должен вам напоминать, что ваш отпуск — привилегия, а не право.

— Точно, как в армии, — согласился я.

— О нет, — возразил Райс, начиная расхаживать взад-вперед, подобно лектору. — Вы хорошо знаете, Дж. У.

Четыре шага от Камчатки до Ванкувера. Поворот и еще полтора шага — и вот он уже у Канарских островов.

— Мы семья. И наша организация вполне демократична.

Он руководил отделом экспорта около восемнадцати месяцев.

— В любом случае, — сказал он, — Чалмерс сильно нас подвел. Мы не смогли уговорить его не уходить на пенсию, но он хоть пообещал пооколачиваться с нами еще год. А у Холлоуэя, похоже, дела очень плохи.

— Что с ним такое?

— Сердце. Мы всегда говорили, что он не может нести такую нагрузку в Занзибаре. Не бесконечно.

Сам Райс тоже не был двужильным: седина и боевитость могли и его доконать. Впрочем, коллекция современной китайской керамики у него была замечательная.

— И что же вы предлагаете?

— Мы не предлагаем вам поменять место. — Он погладил Японию, как ручную мышку. — Мы все вами довольны, вы же знаете, Дж. У.

Я поклонился не вставая.

— Мы переводим Тейлора из Коломбо в Занзибар. Бейрут — еще одна головная боль, но думаю, мы найдем решение. Коломбо — вот куда вы поедете. Вы там бывали раньше, Дж. У. Мы посылаем туда новобранца, но хотим, чтобы вы поехали с ним. Парень по имени Уикер. Он понятия не имеет, как управляться с тамилами или сингальцами, но человек он хороший, и мы думаем, что если его натаскать за месяц-другой, то дальше он справится. Так или иначе, мы хотели бы, чтобы вы присмотрели за ним.

— Когда вы хотите послать меня?

— На следующей неделе. И вы избежите ужасов зимы, — он театрально передернул плечами, стоя спиной к Африке. — Вы же знаете, что мы готовы все сделать, чтобы снова дозоры обходили владенья. Скучно здесь сидеть. Необходимо, но скучно.

— О да. Где мне остановиться в Коломбо? Я так понимаю, что этот парнишка Уикер снимает квартиру?

— Вы можете взять повыше. «Маунт лавина». Вам понравится. А Уикер должен оставаться при лавке, там, где кипит жизнь.

— Значит, я проведу Рождество в Коломбо. Отлично.

Я встал, и Скандинавия вместе с боевитым орлиным лицом Райса взглянули на меня свысока. Райс предложил:

— Почему бы нам не пообедать вместе в ресторанчике, хотя мои отбивные закончились, как и алкоголь. Если вы сможете смотреть, как я ем вегетарианский ланч…

— Так вы сделались индуистом наконец? Но я не удивлен. Вам всегда нравились индийцы, если я верно помню.

Райс знал, на что я намекаю — на интрижку в Куала-Лумпуре, много лет назад. Так что он ответил сдержанно.

— Я остепенился. Но вот желудок догнал меня. Доктора уверены, что могут помочь. Правильная диета и так далее.

Он немедленно забыл о своем приглашении, и мы пожали друг другу руки.

— Мы пришлем вам билеты на самолет. С открытой датой возвращения, — он мрачно улыбнулся, готовый сразиться со всем миром, возглавляя свой батальон. — Спасибо, Дж. У.

Он позволил мне самому открыть дверь. Я прошел мимо длинного рабочего стола, слабо улыбаясь многочисленным клеркам, как человек, который гораздо выше их всех, и вышел на Лиденхолл-стрит.

Эта история по большей части описание того, что случилось, когда я вернулся — вернулся в Англию, в Лондон, в провинцию к отцу, так что вам вряд ли интересно, как я провел эти несколько дней в Лондоне.