Фантастика глазами биолога

Мария Галина

Фантастика глазами биолога

Несуществующие существа

Фантастическая биология возникла практически одновременно с самой фантастикой — в 1898 году, когда вышел роман Герберта Уэллса «Война миров». Не удивительно — Уэллс изучал биологию под руководством знаменитого Томаса Гексли, горячего сторонника теории Дарвина, блестящего теоретика и великолепного лектора. А потому уэллсовские инопланетяне до сих пор являются эталонными. Агрессивные марсиане с хилым телом и переразвитым мозгом, продукт машинной цивилизации, достоверны не только в своей жизни, но и в гибели — погибли они, напомню, от отсутствия иммунитета к земным микроорганизмам. Марсиане Уэллса — классические Чужаки, великие и ужасные, порождение не только инопланетной биологии, но и наших кошмаров. Омерзительные спрутоподобные монстры (чуждый, «нечеловеческий» облик осьминогов издавна порождал самые невероятные легенды, и некоторые из них даже оказывались близкими к правде) вдобавок еще и питались человеческой кровью!

Именно уэллсовские марсиане породили множество аналогичных тварей, заполонивших страницы научно-фантастических произведений по принципу: «чем омерзительней, тем лучше».

Другой изобретенный Уэллсом вид — селениты из «Первых людей на луне» (1901) сотворен по образу и подобию общественных насекомых; четкое разделение по биологическим функциям и пренебрежение к жизни индивида ради блага рода… А элои и морлоки из «Машины времени» (1895) являют собой типичный пример «горизонтальной эволюции» или, как говорят биологи «дивергенции»: распада одного вида на несколько разных, причем занимающих различные экологические ниши (подземные жители-работяги морлоки и праздные эльфоподобные элои).

Измышляя новые формы, фантасты сплошь и рядом обращаются к сугубо земной биологии. На Земле наблюдается поразительное разнообразие живых существ, и часто фантасту просто нужно взять какую-либо особенность их биологии и украсить ею сюжет. Чаще всего обращаются к тем же насекомым, что не удивительно: насекомые, пауки и змеи с доисторических времен кажутся человеку наиболее чуждыми и пугающими (а значит, заслуживающими если не поклонения, то пристального внимания). Особенно часто эксплуатируется способность насекомых к метаморфозу — в рассказе Юрия Тупицына «Шутники» (1982) с виду антропоморфная цивилизация оказывается на деле насекомоподобной — трудоспособные личинки в глубинах океана создают материальную базу, тогда как на долю сухопутных имаго остаются лишь продолжение рода, после которого родительские особи гибнут. Не удивительно, что все отпущенное им короткое время «зрелые особи» проводят в увеселениях; точь-в-точь бабочки-поденки, на свой короткий срок вылетающие из кокона. Сходный казус встречаем мы и у западных писателей, например Джеймса Уайта («Космический госпиталь», 1962), когда загадочная болезнь инопланетного существа оказывается всего-навсего окукливанием с последующим вылетом имаго; точно той же «болезнью» страдает и самый обычный человек — чтобы потом превратиться в сверхчеловека (Рэй Бредбери, «Куколка», 1946).

А если учесть, что бабочка для многих культур была мистическим символом освобожденной от смертного тела бессмертной души, то неудивительно, что эта тема остается привлекательной для фантастов и по сей день. Вспомним, например, разумных бабочек Юлия Буркина («Цветы на нашем пепле», 2000).

Часто моделью для фантастов выступают общественные насекомые — пчелы и муравьи. Надо сказать, что общественное устройство и биология этих животных сами по себе достаточно фантастичны и поражают своей удивительной сложностью — муравьи разводят «скот»: медоносных тлей и содержат теплицы, используют рабов и выставляют охрану на куполе муравейника… Некоторые крупные специалисты по поведению животных (например Б.П. Мантейфель) даже утверждают, что муравьям свойственна рассудочная деятельность — во всяком случае способность передавать абстрактные понятия за «языком» муравьев и пчел уже признана.

Тем не менее, принцип улья и муравейника фантасты предпочитают использовать в основном в антиутопиях, причем применительно к человеческому обществу: например, к генетически модифицированной расе людей будущего в «Бесконечном моменте» Джона Уиндема (1961) и «Погоне за хвостом» Александра Громова (2002). Результат во всех случаях получается малоутешительным — индивидуальность и «закон улья» несовместимы.

Есть, впрочем, большие сомнения в том, насколько наши представления о жизни тех же муравьев адекватны их, муравьиной действительности. Вероятно, жизнь их не только гораздо сложнее, чем мы полагаем, но и обладает большими по сравнению с нашим представлением о них, степенями свободы. Скорее, мы склонны приписывать общественным насекомым свои собственные социальные недуги. Ведь, если вообразить себе стороннего наблюдателя тысячекратно крупнее человека, с тысячекратно замедленным метаболизмом, то люди будут казаться такому существу именно обитателями муравейника: привязаны к определенным норкам-квартирам, которые меняют крайне редко; зачем-то ныряют под землю, а потом выныривают, причем по очень сложным маршрутам, которые распознают не иначе как по запаху — недаром метят себя специальными пахучими веществами; стаскивают продукты в определенные точки, откуда другие особи выносят их и уносят в норки; содержат детей в обособленных группах, за которыми присматривают специальные особи и т. п….

Общественные насекомые частично стали моделью для знаменитых алиенсов в фильме «Чужие» (1987), однако способ их размножения скопирован с другой группы животных. Те, кто видел этот фильм, помнят, что гигантская матка откладывает яйца, из которых вылупляются агрессивные спрутоподобные создания, назначение которых — внедрится в тело человека и отложить там яйцо уже другого типа. Из него и развивается взрослая особь (ценой жизни хозяина). Цикл размножения достаточно сложный, но вполне типичный для многих глистов, меняющих в процессе развития даже не одну, а несколько промежуточных форм и промежуточных хозяев. А если вспомнить хищных ос, парализующих жертву, утаскивающих ее в норку и откладывающих личинки в живые консервы, то будет понятно, откуда взялась эта грамотно выстроенная и убедительная в своей пугающей эффективности биологическая модель.

Паразиты существа малопривлекательные, но для фантастов сущая золотая жила. Чаще всего изображают коварных существ, которые исподтишка внедряются в человека и заставляют его действовать вопреки интересам собственного биологического вида на благо чуждой биологии — как, например, в «Кукловодах» Роберта Хайнлайна (1951). Иногда паразит, подселенный к человеческому организму, приносит видимость блага и даже бессмертие, но на деле оказывается глубоко вредным и чуждым существом («крестоморфы» Дэна Симмонса, «Гиперион», 1989). Иногда — действительно наделяет человека сверхчеловеческими качествами, как в рассказе Уильяма Тенна «Недуг» (1952), где заражение космонавтов разумным марсианским вирусом продвигает человека на новую ступень развития, тем самым избавляя землю от грядущей ядерной войны. Вообще тема инопланетян-паразитов (или симбионтов) чрезвычайно распространена в американской фантастике — от Генри Каттнера и Катарины Мур («Ярость», 1947, где фигурирует венерианский «плащ», медленно убивающий жертву, но одновременно доставляющий ей неземное удовольствие; и «Шамбло», 1953, где то же самое делает «энерговампир» в гуманоидном обличье). Относительно безвредны «воспителлы» Саймака (1958), питающиеся детским смехом, но взамен помогающие молодым людям преодолевать возрастной порог без присущего этому возрасту трагизма… Наиболее знаменитый паразит — омерзительное существо, являющееся предметом религиозного культа, высасывает все соки из «хозяина» прилепляясь к черепу новообращенного — описан в «Песне для Лья» Джоржда Мартина (1976). Однако, этот паразит священен для аборигенов-инопланетян потому, что в ответ он питает их любовью ко всему сущему, вносит в душу мир и покой…