Дон Кихоты 20-х годов: "Перевал" и судьба его идей

Луначарский не принимал этого аспекта в методологии Плеханова. "Мы должны, конечно, - говорил он, - основываться на объективных жизненных данных, но мы пред[316]ставляем собою руководящую партию, которая может в огромной мере влиять на ход событий. На основании объективного научного анализа мы должны зачертить план, и нет почти ничего в жизни страны, в том числе в ее культурном строительстве, до чего наш план не смел бы коснуться. Как можно, например, предположить, что мы можем обойти вопрос о том, какую литературу мы будем ценить, развивать, поддерживать и с какой литературой мы будем бороться? Известно, что Центральный Комитет издал декларацию о литературе.

Имеет ли право наша теперешняя критика говорить о литературе с точки зрения того, какой она должна быть? Может ли она, имеет ли право сказать, что есть социальный заказ, что наш лучший читатель требует материала для осознания, для изучения жизни теперешних классов, социальных групп страны в этот переходный период? Имеем ли мы право требовать, чтобы писатель изображал типы положительные, которые могут показать, каким должен быть молодой гражданин в нашей республике чтобы писатель умел клеймить, умел сделать в наших глазах презренными те пороки и недостатки, которые вредят нашему строительству? Имеем ли мы право ставить литературе эти этические требования?.. И кто тогда прав для нас, для нынешнего времени: Плеханов ли, который утверждает, что величайший грех сказать: наша литература должна быть такой-то, или Чернышевский, с его суждением о нравственной деятельности писателя?"780

Луначарский решал этот спор в пользу Чернышевского. Статья была опубликована на страницах рапповского журнала и свидетельствовала о стремлении рапповцев опереться в своей методологии на классические авторитеты. К сожалению, Луначарский поддержал в целом ту критическую тенденцию, которая считала правомерным подход к искусству как к "учебнику жизни", и не увидел, какие опасности таятся в претензии использовать материал искусства для выражения своего суждений о жизни. В те годы еще слабо различима была та вульгаризация революционно-демократического наследий" которая впоследствии привела к ложной формуле: "Прекрасное - это наша жизнь". Но уже в конце 20-х начале 30-х годов начали обнаруживаться тревожные симптомы, которые привели впоследствии рапповцев к покая[317]нию. "Мы часто, - говорил Ермилов в 1932 году, - подходили к художественному произведению чуть ли не главным образом с точки зрения должного, а облипавшие нас вульгаризаторы доводили этот подход с точки зрения должного до прямого абсурда, за который мы также несем полную ответственность. Так и получался подход к литературному явлению с заранее готовой схемой того, чем это явление должно было бы быть, причем это должное представлялось критику чрезвычайно общо и лишь в рамках общих категорий"781.

Общая поправка Луначарского к Плеханову - "Критик-марксист не литературный астроном, поясняющий неизбежные законы движения литературных светил от крупных до мельчайших. Он еще и боец, он еще и строитель"782 - была близка критикам-перевальцам: к моменту, о котором идет речь, перевальцы уже успели далеко уйти от Плеханова. Как писал Д. Горбов, в то время как Плеханова "интересовало извращение, причиняемое творческому процессу определенными социальными причинами", его, Горбова, "занимает вопрос о том, каково содержание творческого процесса за вычетом извращений, причиняемых ему той или иной классовой ситуацией", или, иначе говоря, "познание принципиально единого корня искусства, скрытого за всеми особенностями организмов, этим корнем порожденных..."783.

Именно на это были последовательно, как мы увидим, направлены усилия автора "Поисков Галатеи".

Но одна мысль Г. В. Плеханова до конца сохранила для перевальцев непреходящую методологическую важность. "Чем точнее изобразит художественная литература, - писал Плеханов, - взаимные отношения между людьми, тем скорее увидят люди ненормальность этих отношений и тем скорее сумеют они искоренить их сообразно требованиям своей собственной природы..."784 Соответственно Горбов писал: "Задача критики познавать эпоху в образах ее художников"785. Критика должно занимать "образное выражение эпохи", но от "идеологического оправдания" надо воздержаться. Ибо его (критика) зада[318]ча - "не оправдывать, а читать и истолковывать прочитываемое"786.

Не менее близка была перевальцам и плехановская мысль об особом качестве публицистичности в "научной критике": по мнению Плеханова, "научная критика" не только не противостоит публицистичности, но включает ее в себя как необходимый компонент: "объективная критика" оказывалась "публицистической"787 именно потому, что, являясь истинно научной, она ярко и рельефно изображала зло. Она исследовала жизнь, не предписывая ей своих законов, но выявляя заложенные в ней тенденции. "Не только по своему удельному весу, - считали вслед за Плехановым перевальцы, - а и по существу, по самому содержанию своему полноценный, до конца доработанный художественный образ, решенный и выношенный в САМОДОВЛЕЮЩЕЙ СВОБОДЕ внутренней жизни художника, всегда и неизменно оправдывает себя с точки зрения большого жизненного строительства, каким является строительство в нашей стране. Не удовлетворяя требованиям литературного политиканства, он всегда по природе своей в итоге дает нужный ответ на всякую большую жизненную проблему, ибо, целиком выведенный из эпохи, он заключает в себе суд эпохи над воплощенным в нем явлением"788.

В атмосфере конца 20-х годов такая постановка вопроса грозила уже прямой политической и гражданской гибелью.

3

Мы подошли к вопросу, который не может не возникнуть у современного читателя: как объяснить, что в ситуации, суть которой выражалась в слове "ликвидация" (будь то кулачество как класс, инакомыслящие и т. п.), в условиях открытого наступления на человеческие свободы перевальцы продолжали настаивать на понятиях "гуманизм", "искренность", "свобода внутреннего мира художника"? Они не могли не видеть того, что происходит, - "ликвидация" была направлена и против них. И они [319] отдавали себе отчет в том, что "современность противоречива"789.

Но продолжение этой же цитаты показывает, что они не видели главного. Им казалось, что, как и в первое время после революции, они живут в переходном периоде: современность, продолжал Лежнев, "полна борьбы противоположных сил и тенденций. Ею можно оправдать самый худший консерватизм, самую тупую реакционность и самую последовательную революционность. Вопрос о том, что мы приемлем в этой современности, какое начало, какую тенденцию"790.

Но к этому моменту самый состав действительности уже сильно изменился. Эпоха перестала быть переходной, а в "противоположных тенденциях" верх взяли те, что шли от "казарменного социализма".

В 1928 году было объявлено, что раскрыт заговор беспартийных специалистов в г. Шахты (вскоре был процесс - "Шахтинское дело"). Стремительно развернулось раскулачивание. На партийных пленумах шел спор об отмене нэпа и о жесткой "дани" с крестьян. 18 сентября 1928 года "Правда" опубликовала статью, где говорилось о борьбе с "прокулацкими" элементами как в Москве, так и за границей. 30 сентября статьей Н. Бухарина "Заметки экономиста" спор был вынесен на поверхность. Последовала длительная внутренняя борьба. На XVI партконференции в апреле 1929 года были приняты новые предложения по развитию промышленности и сельского хозяйства. В апреле 1929 года Сталин произнес речь на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) "О правом уклоне в ВКП(б)", где всячески акцентировал мысль об "обострении классовой борьбы"791. Так было провозглашено наступление "нового периода": он назывался периодом "реконструкции всего народного хозяйства на базе социализма"792. На самом деле речь шла о "массовом вредительстве в шахтинском районе", о "вредительстве шахтинских буржуазных интеллигентов" и о том, что "сопротивление кулачества приняло особо острые формы..."793.

В конце декабря 1929 года на конференции аграрни[320]ков-марксистов Сталин объявил, что партия перешла теперь "от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества как класса"794.