Мастера и шедевры. Том 2

Все смутно и неясно, и эта тьма, покрывающая бытие одного из самых великих наших творцов, удивительна и страшна.

Но не надо забывать, что представляла собою наша большая страна той поры, еще не совсем воспрянувшая от многовекового вражьего ига.

Ведь только ратная победа на Куликовом поле в 1380 году наконец разбудила, встряхнула страну от ужаса полона. Страна озарилась светом надежды и мечты.

Велика роль Москвы в объединении Руси.

Первопрестольная белокаменная становилась градом, воспринявшим заветы великокняжеского Киева и славного Владимира.

Русские прикасались к святым родникам античности, им были близки древние святыни и несравненная краса византийского Царьграда.

Летописцы языком мудрым и неторопливым рисовали картину величавой эпохи становления России, поры трудной, где быль и легенды жили рядом, а подвиги сынов Руси, почти сказочные, перемешивались с тревожными небесными знаками, зловещими пророчествами, со стихийной первозданностью природы.

Этот мир, красочный и загадочный, порою жуткий, коварный, а иногда песенный, находил отражение в искусстве иконописи.

В ней сходились самые сокровенные, заветные мечты народа, его стремление к поэзии, правде.

Не потому ли русская икона потрясает своей напряженной духовностью?

Мастерская А. Рублева. Богоматерь. Фрагмент.

… Юность Рублева.

Троице-Сергиев монастырь.

Синий глухой бор. По извилистым узким тропинкам спешат чернецы, иноки, старцы.

Глухо ударил колокол. Утро.

Прохладное, росное. Сизый туман еще стелется по ложбинам, но ранние лучи золотят сосны, ели и купола собора.

Среди толпы спешащих на молитву — юный инок Андрей Рублев, русый, худой, с ясными синими глазами, открытым простым лицом. Только крутой лоб, бугристый, остро вырезанные ноздри тонкого хрящеватого носа да линия губ, твердая, чистая, говорили о характере недюжинном и мечтательном.

Темная ряса, перехваченная узким поясом, подчеркивала стройность стана, разлет плеч. Особо поражали руки — бледные, небольшие, сильные, со взбухшими голубыми венами.

Звонит колокол.

Пронзительна свежесть кристально прозрачного воздуха.

Легкие бегущие сиреневые тучи на розовом небе, щебет птиц, мерцание росы, шорох шагов и таинственный глухой шепот леса-все это сливалось в картину редкой красоты.

Душа радовалась заре, доброй приветливости природы старой Руси.

Андрей остановился на миг.

Застыл, залюбовавшись лепотой деревянного храма, особо дивной в свете утреннего солнца…

Сколько раз видел его.

Однако каждый день глядится он по-разному. Особенно хорош собор вечером, когда силуэт куполов, колокольня четко рисуются на закатном небосводе.

Тогда говор колоколов будто проникает в самое сердце, наполняя душу покоем и радостью.

«… Как незаметно летят годы», — подумал Рублев.

Давно ли босоногим мальчишкой пришел он сюда. Сироту приютили старцы, заметили его дар к живописи.

Как он мечтал познать тайну византийских мастеров, смелость и красу их икон!

Знал ли Андрей, что судьба сведет его с самим Феофаном Греком, мастером огромного таланта, силы необычайной?

Звонят колокола.

В храме сумрачно. Колеблемые ветром лучины еле теплятся, их мерцающий свет озаряет темные образа. Пучок света, проникший сквозь узкое окно, дымною стрелою вонзился в старинную икону, и в его голубом трепетном сиянии словно ожили строгие лики.

Преображение. Деталь.

В тиши храма вдруг прозвучал голос Сергия, негромкий, но. слышный всем. Он говорил о добре и зле, о страстях человеческих, об Отчизне…

Рублев зачарованно слушал мудрую речь.

Хор стройно прочел молитву, и эхо гулко и звучно ответило поющим голосам. Андрей вглядывался в лица молящихся.

«Надо все запоминать. Каноны стары, обветшали. Нужно письмо новое, человеку близкое», — думал Андрей…

Сергий Радонежский.

Он дал художнику юное по чистоте восприятие мира. Но при всем том Сергий был, как никто, тверд и привержен идеалам веры в добро и правду.

И это навсегда запомнил Андрей.

В ту пору, когда люди ожесточались ходом событий, междоусобица и распри одолевали Русь, Сергий находил тихие, задушевные слова, мирил земляков, объединял русских на борьбу против общего врага. Летописцы нарекли его «делателем», ибо поистине все его деяния, как и само бытие его, полное чудесных свершений, превращают Сергия в личность легендарную.

Не мечом, топором, дубиной, не криком оголтелым — словом заветным покорял Сергий.

Уверял в надобности сплочения, веры и неотвратимости победы над злом.

И вот эти слова Сергия Радонежского воплощены в пластические формы Андреем Рублевым, иконы которого и через шестьсот лет потрясают проникновением в суть явления, мудростью и гуманизмом…

Не геенной огненной, не плахой адской, не пытками грешников убеждали его фрески и иконы — тихой светозарностью, благостной красотой образов и новой, необычной лученосно-стью проникали в душу народа, сплачивали на борьбу с недругами. Укоризна, осуждение, напоминание, суровость долга — вот мотивы икон и фресок той поры, времени, когда испытание за испытанием ложились на плечи Родины.

Казалось, что гневу рока не будет конца…

Однако настал час, когда затрещали устои Орды, надорвались узы, ослабли путы рабства иноземного ига, и Русь одолела врага.

Будет еще много мрачных страниц в ее истории, но со дня Куликовской битвы среди тяжелых, нависших над Родиной туч проглянуло солнце, и свет разогнал мрак.

… Вскоре он покинет гостеприимные стены Троицкого монастыря и перейдет в обитель, основанную духовным братом Сергия Андроником, под Москву.

Сквер у Андроникова монастыря сегодня.

Ночь, холодный ветер дует с Яузы. Осень.

Свежий сырой воздух пахнет прелыми листьями, дождем…

Не по этой ли тропинке вдоль косогора, бегущей к речке, бродил инок Андрей?

Стожары глядят из бездонной мглы сентябрьского неба.

О, вечные звезды.

Сколько вы могли бы рассказать о житии скромного чернеца, гениального художника Андрея Рублева..

Но ночь молчит. Лишь шепчут о чем-то деревья да скрипят ржавые петли калитки.

«Музей имени Андрея Рублева» — гласит табличка. Почти шесть веков прошло с тех пор, как Рублев начал писать свои шедевры, полные чистоты духа, мечты о светлом грядущем дне.

Здесь, на пустыре, некогда стояли полки Дмитрия Донского, вернувшиеся со славой с Куликова поля. Впереди их ждала Москва, Кремль.

1405 год… Еще не родились Доменико Венециано, Пьеро делла Франческа, только через пол века появится на свет Леонардо, а в Москве, далеко от Италии, в Кремле, в Благовещенском соборе Феофан Грек, Прохор с Городца и Андрей Рублев приступают к росписи храма.

Вот как вспоминает мудрый Епифаний о необычной манере письма Феофана Грека: когда же он все это рисовал и писал, никто не видел, чтобы он смотрел на образцы, как это делают наши иконописцы, которые полны недоумения, все время нагибаются, глазами бегают туда и сюда, не столько работают красками, сколько принуждены постоянно глядеть на образец, но кажется, что другой кто-то пишет руками, когда Феофан создает образа, так как он не стоит спокойно, языком беседует с приходящими, умом же размышляет о постороннем и разумном; так он своими чувственными глазами видит разумное и доброе…

Вижу, как расцветает левкас под кистью Грека, вижу горящий взгляд молчаливого Андрея, не сводящего взор с учителя.

Это была неоценимая школа.

Рублев глядел и писал.

Молодой мастер не перечил учителю, но он видел мир по-другому. Он воспитывался в окружении блага и чудес, жил в духовном климате, созданном Сергием Радонежским.