Всеобщая история искусств. Искусство эпохи Возрождения и Нового времени. Том 2

Памятники, созданные в Италии на рубеже XV–XVI веков, отличаются большей зрелостью и законченностью, чем памятники искусства XV века, большей полнокровностью, чем более позднее искусство. Эту ступень в развитии итальянского искусства принято называть Высоким Возрождением. На этих созданиях лежит отпечаток особенной значительности и важности, достоинства и степенности. Хотя большинство мастеров Высокого Возрождения получило воспитание в конце XV века, их привлекают основатели Возрождения: в частности ученик Гирландайо Микельанджело обнаруживает живой интерес к искусству Джотто и Мазаччо.

Искусство Высокого Возрождения полнее всего характеризуют в Средней Италии Леонардо, Рафаэль, Браманте и Микельанджело. В Северной Италии несколько позже выступают Джорджоне, Тициан и Палладио.

Хотя искусство Высокого Возрождения отличается большим единством и цельностью, каждый представитель выразил свою индивидуальность с небывалой в истории полнотой. История этого периода итальянского искусства — это в значительной степени история творчества этих великих мастеров.

Молодость Леонардо да Винчи (1452–1519) прошла во Флоренции. Уже в юные годы в мастерской известного в то время Вероккио он удивлял всех своим дарованием. В картине учителя «Крещение» (Уффици) он выполнил всего лишь одного ангела и несколько стебельков травы, но этот ангел Леонардо отличается от миловидного, кудрявого ангела Вероккио возвышенной красотой, изяществом и одухотворенностью. В небольшой «Мадонне Бенуа» (Эрмитаж) молодой художник вносит особенное оживление в фигуры Марии, с улыбкой протягивающей цветок, и младенца, хватающего его из рук матери.

К сожалению, непоседливость, пытливость ума молодого Леонардо мешали ему доводить до конца начатые замыслы. В заказанном ему «Поклонении волхвов» (1481) он берется за новую в то время задачу: он стремится выразить в фигурах пастухов охватившее их волнение и восхищение при виде новорожденного, передать эти переживания через движения фигур во всем богатстве оттенков, и вместе с тем он стремится к объединению всей многосложной и многофигурной группы пирамидальным построением, какого еще не знали мастера первой половины XV века. Он сознательно ставил себе и решил эти задачи в рисунках и в подмалевке и потому скоро остыл к работе. Даже настойчивые заказчики-монахи не могли принудить его к окончанию картины; они должны были заказать ее другому, посредственному живописцу.

В те годы флорентинские художники редко оставались подолгу на родине. Леонардо, который также не находил достаточного применения своим силам во Флоренции, ищет покровительства миланского герцога. Он пишет ему письмо с перечислением всех своих знаний и способностей, которые он был готов предоставить в распоряжение своего покровителя. Видимо, он больше рассчитывал на свое умение строить мосты, валы, пушки, суда и потому лишь в конце перечня своих технических познаний упоминает об искусстве.

При Миланском дворе (1482–1499) Леонардо должен был удовлетворять самым различным прихотям двора. Его многосторонность снискала ему расположение государя. Он был забросан заказами. Его увлекала возможность широкого применения своих знаний, изобретательности и воображения. В Милане им был выполнен ряд крупных произведений: глиняная модель конной статуи, несколько картин и стенная роспись. Но, видимо, все силы его поглощала та неустанная наблюдательность к окружающему и внутренняя работа воображения, в которой художественные замыслы сливались воедино с научной пытливостью.

В Италии еще в начале XV века наука пришла в соприкосновение с искусством. Этому немало содействовал интерес художников к перспективе, анатомии, математике. Но все же наука была скорее вспомогательным средством, помогала художникам правильно построить в картине здание, ракурс, верно обрисовать сочленения тела. Леонардо счастливо сочетал научно-познавательные интересы с художественным видением мира. Только Гёте было доступно впоследствии подобное единство образного и научного мышления. В многочисленных записях Леонардо, сделанных им для себя и сплошь испещренных множеством рисунков, перед нами встает весь строй его мысли. Он зорко всматривается в окружающие явления, глазами художника любуется полетом птиц, но из этих. наблюдений рождается трактат о полете, позволяющий ему предугадать достижения современной авиации. Его привлекает строение человеческого тела и тел животных, и по мере их сопоставления в нем зреет плодотворная мысль, которая лежит в основе современной сравнительной анатомии и генетики. Изумительно владея карандашом, он нередко иллюстрирует свои мысли зарисовками, и вместе с тем эти зарисовки с натуры рождают в нем научные догадки и обобщения.

Никогда еще жажда человека охватить своим взором весь зримый мир не достигала такой степени, как у Леонардо. «Разве ты не видишь, сколько существует различных животных, а также деревьев, трав, цветов, какое разнообразие местностей гористых и равнинных, источников, рек, городов, зданий общественных и частных, орудий, приспособленных для человеческого употребления, различных одежд, украшений и ремесел? Все эти вещи достойны того, чтобы быть в равной мере хорошо исполненными и как следует примененными тем, кого ты хочешь называть хорошим живописцем». Он сам в своих зарисовках дает пример несравненной наблюдательности.

Человек занимает главное внимание Леонардо. Он старается смотреть на него тем же глазом наблюдателя, каким он смотрит на природу. «Рисуй его так, чтобы тебя не видели», — говорит он сам себе. Он любит красивых и сильных коней и, работая над своим конным памятником, неустанно их изучает и изображает. Его внимание привлекают к себе деревья, их листья; и он тщательно и любовно зарисовывает лепестки цветка. Иногда он взбирается на вершины гор, откуда раскрывается далекий вид. У его ног собираются тучи и разражаются ливнем над долиной с ее едва приметными домиками. Такого необъятного простора, какой Леонардо передавал в своих пейзажных зарисовках, до него не знало западноевропейское искусство. Его можно найти разве только у китайцев. Но Леонардо чужда умиротворенность пейзажистов Востока, настроение покорности, которое вызывали картины природы у древних китайцев. Леонардо горд способностью человека охватить одним взглядом простор, полон чувства человеческого превосходства над природой.

Все зримое ясно отпечатлевается в памяти Леонардо. Но ему мало одной видимости, он стремится всему найти свое физическое объяснение. Он замечает, что облака на закатном небе темнее посередине и светлее по краям, и догадывается, что это происходит потому, что по краям они менее плотны; он замечает, что у людей и лошадей части тела, более близкие к земле, темнее, чем удаленные, и объясняет это рефлексами; от его внимания не ускользает, что верхние части далеких башен более отчетливы, чем нижние, так как их отделяет от глаза менее плотный слой воздуха. Он не может привести ни одного наблюдения, ни одного зрительного образа без того, чтобы не сопроводить его научным объяснением.

Видимо, сам Леонардо хорошо понимал опасности такого взгляда на мир. «Берегись знания костей», — заносит он в свою записную книжечку. Но дело не в одних костях и мышцах. Есть еще более тонкие покровы в человеке и в мире, к которым обязан бережливо относиться художник. Аналитический ум Леонардо, его неустанная жажда все понять, разложить, рассмотреть нередко лишают его восприятие той теплоты и цельности, которой радуют самые бесхитростные картины XV века. Холодное бесстрастие проскальзывает порой и в его записках и зарисовках, карандаш его нередко становится острым, как скальпель. Своим безупречным штрихом он заносит к себе в книжку очертания то вынутого из чрева зародыша, то горбоносых или курносых уродов, более страшных, чем готические химеры. Ему все это нужно, так как он экспериментирует над человеческим лицом, то прибавляя, то отнимая от него отдельные черты. Он рисует смертоносные орудия, какие-то чудовища техники, вокруг которых суетятся маленькие, как муравьи, люди.