Литература мятежного века

Меж тем образы представителей народа и России, как и прежде, находятся в центре внимания романиста. В то же время в его позднем творчестве все то же высокое напряжение слога и, внутреннее стилистическое родство с народнопоэтической традицией. Вместе с тем в "Числе зверя" художник более философичен и мастеровит, что никак не мешает ему быть по-настоящему искренним и верным истине. И то правда, в годину народных бед и разгула общественного эгоизма настоящие русские писатели всегда находились на острие борьбы за высокие идеалы, они сознательно переходили в стан угнетенных и страждущих, защищая их интересы. Впрочем, в последнее время и таких мало - особенно в столице и больших городах - буквально единицы: все больше духовно измельчавших, слабовольных, а то, гляди, и холуйствующих перед властью. Настоящие - там, на периферии, принявших вместе с народом на себя страшные удары дикого капитализма. И все-таки они не утратили мужества и воли к сопротивлению. Им и суждено возрождать отечественную словесность -больше некому.

Эпоха позора и преступления, т.е. идейная и нравственная капитуляция советской интеллигенции перед буржуазным Западом не поколебала социальных и эстетических взглядов, не заставила Проскурина искать кривых тропинок для приспособления, встраивания в систему нового режима подобно иным утонченникам и буржуазным прихвостням. При этом и в самые мрачные годы реакции не дрогнул он и не делал из своих убеждений секрета. Пока председатель КПРФ танцевал на фразе, будто Россия исчерпала лимит на революции, художник твердо заявил, что народ доведенный нищетой и бесправием до отчаяния, вправе для достижения свободы использовать любые средства вплоть до вооруженного восстания. А как иначе? Власть берут, но не отдают добровольно. Это лишь ничтожества и трусы из руководства ЦК КПСС под улюлюканье и шквал поносной лексики вражески настроенной публики "уронили" власть в придорожную грязь и таким образом предали интересы народов Советского Союза.

Между тем социалистическая система создала великую цивилизацию; если бы в национальной политике возобладала точка зрения Сталина, мы бы были сейчас в совершенно иной ипостаси, с совершенно иными результатами. Что же касается изящной словесности, то, по слову художника, чем больше проходит времени, тем все яснее становится, что "двадцатый век, жестокий, трагический и великий для России век, породил чудо из чудес - великую советскую литературу, которую, настанет срок, признают вершиной духовной устремленности человечества, несмотря на все ее пропасти и обвалы, несмотря на яростный вой русофобов, ибо она возвышала и укрепляла душу человека, звала его к подвигу, которым только и можно спастись во тьме бытия. Да и все остальные социальные достижения советского периода в истории России невероятны! Со временем, когда спадет пелена лжи и все будет поставлено на свои истинные места, они войдут в историю как золотой век человечества. И в этом я твердо уверен".13

Масштаб замысла романа "Число зверя" с особенной яркостью проявляется при освещении соотношения власти и народа. До сих пор зачастую мы имели дело с описанием исторической роли отдельных личностей, волей или иронией судьбы вставших во главе государства, а с другой - с народом, как могучей силой истории, но не предсказуемой, необъяснимой и непостижимой, каким-то неизъясным образом, порою действующей в ущерб своим же интересам. Проскурин ставит вопрос по-иному: у него народ не только творец истории, но и та сила, которую использует властитель для воплощения в жизнь своих честолюбивых замыслов и личных интересов, противоречащих стремлениям и чаяниям того же народа. Это обстоятельство порождает разные типы политиков и цели, которые они преследуют. Создается парадоксальная ситуация: у дальновидного и умного политика, есть свой принцип отношения с народом и государством, но главное со своим собственным "я". И не многие, показывает романист, даже самые проницательные и гениальные могли отделить свое собственное "я" от угрожающе огромной, бесконтрольной, как правило, власти, которой они достигли не только благодаря их собственным усилиям и талантам, но в большей мере в силу стечения обстоятельств и движения разнонаправленности самой жизни.

Каждый из таких деятелей в некотором роде - мистик, тайно или явно убежденный в собственной призванности и значимости, в своей харизме. Без такой веры, пожалуй, было бы невозможно осуществлять и само право власти, ее движение к каким-то придуманным кабинетным мудрецами целями, обычно, не совпадающими с интересами народа. Вместе с тем, видим, что без всего этого невозможно быть олицетворением власти, ощущать свою почти божественную значимость, купаться в роскоши, наслаждаться, развратничать, держать за счет народа огромные, истощающие страну армии и силы личной безопасности, подчинять своим личным интересам лучшие достижения науки, техники, культуры и литературы

И опять-таки, все, якобы, для блага того же народа, добывающего руду, алмазы, золото в мрачных многокилометровых подземельях, поливающего потом поля и нивы, возделывая, по уверениям придворных мудрецов, хлеб свой насущный, заваливающего трупами поля сражений, затем искалеченного, с оторванными руками или ногами, сидящего на перекрестках улиц, на базарах и вокзалах и просящего милостыню. Того самого народа, который всеведущ, хотя и слеп, беспомощен, и страшен в роковые минуты бешенства, способен смести горы и совершить невозможное.

Мысль художника глубоко проникает в идею власти и беспощадно обнажает ее антинародное, античеловеческое, эгоистическое существо. Она вскрывает истинную природу человека, достигшего командных высот. Хитрый и проницательный, он пытается убедить тот же народ в его историческом значении, великой миссии, а затем повернуть события в нужную, запланированную им сторону - и опять-таки во благо себе и той зауми, которая кем-то подпольно вложена в головы людей. Художник пишет об этом: "Допустим, зачем было тевтонскому ордену, Наполеону или Гитлеру завоевывать Россию? Разве это нужно было немецкому или французскому народам, нужно было какому-нибудь Гансу или Жаку? Но их смогли убедить, что это жизненно необходимо для них самих и их детей, отвлекли внимание и энергию от действительно насущных для них дел, от заботы о сытном куске хлеба с маслом, заставили идти за тридевять земель и умирать, их убедили в необходимости подтянуть пояса потуже, наделать ружей и пушек и указали на источник их бед - на далекую Россию, неведомую им и ненужную, - с тем же успехом можно было указать им и на Африку, на Китай или Индию, как это уже и было прежде.

Просто политикам, взорлившим к вершинам власти, нужно было найти и оправдать, прежде всего в собственных глазах, смысл своей жизни и деятельности, - ценность тысяч и миллионов других человеческих жизней была им чужда и непонятна, для людей вершинной власти народ, как всегда, являлся лишь самым дешевым и удобным строительным материалом, и его незачем было жалеть или экономить. А философы и поэты всех мастей тем временем, захлебываясь от восторга, строчили трактаты, поэмы, романы о героизме, о преданности отечеству и флагу, и никакие неподкупные весы не смогли точно определить, чья тяжесть вины больше - первых или вторых".

Умудренный жизненным опытом, равно как и изощренный в крючкотворстве следователь по особым делам Снегирев, все это давно постиг и знает, что на свете не было и не могло быть ничего тайного, что со временем не стало бы явным, но он также знал и то, что эта всем известная истина никогда не могла остановить ни одно преступление, ни одно беззаконие. Наоборот, любая власть держалась только благодаря возведенному в неопровержимый атрибут цинизм, - да, да, варварский примитив, на котором зиждется древо так называемой цивилизации и прогресса, и вокруг этого примитива наворочены горы законов и конституций, и все они призваны ограждать и защищать горстку счастливцев, баловней судьбы, сумевших вскарабкаться на самый верх - и он приходил к выводу, что сама порода человека двойственна и порочна, и никакие эволюции и революции изменить сие не в силах... Народ же многослоен и никто, будь он хоть семи пядей во лбу, не может по-настоящему осознать, что происходит в самом чреве народа, хотя там, в этом таинственном и вечно неспокойном чреве, что-то происходит - без этого не может состояться само движение всей природной, в том числе и космической жизни, пронизывающей своими токами бесконечность времени и пространства.