Мастера и шедевры. Том 3

— Синьор, — сказал вежливо невысокий, худощавый итальянец, — что я могу поделать?..

Я вздохнул. Огорченно произнес, что обидно всю жизнь мечтать увидеть «Весну» Боттичелли, приехать издалека, из Москвы, и вот — такая незадача.

Просторный кабинет. Рядом пьяцца Синьории. Огромный Давид. Где-то вдалеке слышны колокола…

Как во сне, слышу слово «руссо», через считанные минуты кляцает массивный замок, и милая Джулия приглашает меня войти… После волнения, полдневной жары особенно разительна была прохлада Уффици. И вот она, «Весна» Боттичелли. Долгожданная. Одна из самых великих картин мира. Метафора гармонии и счастья. Слияние природы и человека. Безмолвная музыка.

Мудрая пословица гласит: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать»… Поразительно, что шедевр Боттичелли звучит. 1JI ьы наслаждаетесь не только дивными ритмами, линиями, фигурами этой совершенной композиции, но… и чувствуете музыку Весны. Это — чудо искусства… А ведь его могло не быть. Трудно поверить.

Когда я прочел заметку о подвиге Гвидо Матги, сердце защемило от сознания простой грандиозности этого свершения. И вмиг вспомнились «Сикстинская мадонна» Рафаэля и сотни шедевров Дрезденской галереи, спасенные из сырых шахт буквально от гибели. Еще раз увидел надпись на Цвингере: «Мин нет. Ханютин». И уже войдя в Дрезденскую галерею, у входа, огромную мраморную доску с благодарностью за спасенные шедевры.

Снова вспомнилась молодость. Музей имени Пушкина. Белый зал. Ряды неоценимых полотен Дрезденской галереи: Боттичелли, Рафаэль, Тициан, Корреджо, Веласкес, Вермеер Делфтский, Рембрандт, Рубенс… Светлые добрые глаза Павла Дмитриевича Корина, руководившего реставрационными работами…

Шедевры были спасены…

Однажды мне было поручено взять интервью у Томаса Хоу-винга, тогда директора музея «Метрополитен» в Нью-Йорке.

Беседа проходила в залах Третьяковки. У полотна «Аленушка» Виктора Васнецова произошел любопытный разговор.

Маститый директор, высокий, стройный мужчина, никак не производил впечатления сентиментального человека. Однако, постояв у «Аленушки» минут десять в глубоком раздумье, взглянул на меня, и я увидел его глаза влажными.

— Хоувинг произнес: — Если бы мне удалось получить временно для экспозиции такой шедевр, как «Аленушка», разумеется в порядке обмена на адекватное произведение мировой классики, я убежден, что всего за пять лет (конечно, используя телевидение и видео), не говоря уже о посетителях музея, нам удалось бы во многом сломать стереотип, навязываемый массовой пропагандой о жестокости русских людей. Американцы, увидя ближе «Аленушку», изменили бы заметно свой взгляд на Россию… Трудно было заподозрить профессионального знатока в особой приверженности к Виктору Васнецову или нашей отечественной живописной школе. Я даже не убежден, что ныне, уйдя с официального директорского поста, Хоувинг не изменил свое мнение… Но в тот день, взирая на полотна Сурикова, Левитана, Репина (особенно ему понравилась «Дуэль»), директор выражал неподдельный восторг. Однако он понимал, что перевозка таких огромных полотен, как «Боярыня Морозова» или «Крестный ход», к сожалению, невозможна… А сколько они могли бы дать для ощущения весомости русской живописи!

Судьба журналиста свела меня с Армандом Хаммером, я нисколько не удивился тому же лейтмотиву о содружестве культур, о близком касании людей искусства, об уникальности фактора ощущения общности землян перед лицом ядерной угрозы…

Ученые установили, что нефть, попадая в морскую воду, несет гибель живому. Вполне достаточно маленькому пятну нефти диаметром всего в 2–3 квадратных сантиметра коснуться птицы, чтобы она стала мертва. Вспомните страшные кадры кинохроники. Прибой выносит на прибрежные пляжи черные трупы некогда белоснежных альбатросов и чаек. Вижу, вижу черную кляксу нефти на белой груди гордой морской птицы, рожденной для полета. Чувствую тень конца жизни в ее печальных глазах.

Если сравнить душу человека не с червем, а с птицей, то для души людской опасно касание грязи, даже минимальное. Цинизм, жестокость, вседозволенность, надругательство над этическими святынями — совестью, честностью не менее жутко, чем эстетическая неграмотность и всеядность.

Почему мы плохо готовим с юных лет молодежь к пониманию музыки, живописи, зодчества, ваяния? Пристрастие к прослушиванию симфоний Гайдна, стихов Анны Ахматовой или к ощущению живописи Клода Моне или Левитана приходит не сразу, не само собой. Надо воспитывать зрителя, слушателя, читателя.

Если человек почувствует разительность примеров истории живописи, из биографий замечательных поэтов или композиторов, вдумается в рассказы о трудности их творческого подвига, естественно, он по-другому начнет воспринимать произведения искусства.

Говорят, что в наш динамичный век на все это не хватает времени. Это неправда. Взгляните на неиссякающие очереди у Эрмитажа, толкучку у выставок шедевров мирового искусства, попробуйте купить собрание сочинений Пушкина, Достоевского, Толстого, Блока…

Б. Щербаков. Под мирным небом.

Нельзя не поразиться подвигу созидания, скрытому в душе народной. Чудеса прекрасного, которые создаются тысячами людей, вовсе не обученных в институтах или консерваториях. Это они, народ творят всемирно известную керамику, лаки, чеканку, сочиняют прелестные напевы, ткут ковры, гобелены. В человеке со дня рождения живет красота.

… Воспитание вкуса, чувства меры, любви к искусству — работа нелегкая, но благодарная.

Когда слышишь, что большой дирижер с мировым именем рассказывает вдохновенно, увлеченно о той музыке, которую он будет исполнять, говорит взахлеб, страстно, с огромной любовью раскрывая содержание произведения, связывая его с биографией композитора, то все это вместе заставляет по-другому, осознанно слушать симфонии Чайковского или Вагнера.

Великое искусство требует подготовки к его восприятию. Об этом писали Гете и Маркс. Только, ради бога, не надо красивостей. Поведайте о слепом Гомере, калеке Сервантесе, глухом Бетховене, безумном Врубеле, расскажите о сложных и страшных судьбах творцов. Пусть люди ближе узнают жизни анахорета и беспощадного к себе Микеланджело, терзаемого муками Достоевского, жуткий путь к признанию Ван Гога…

… Гиподинамия не только болезнь тела, вызванная отсутствием нужного для человека движения. Еще страшней гиподинамия духа, происходящая от магически затормаживающих качеств массовой поп-культуры. Леность духа, приобретаемая от схожести привычных стертых впечатлений, отсутствия свежести сердечных наблюдений. Слишком неотразим стереотип: дом, работа, улица, телевидение и т. д. Правда, это, конечно, условная схема. Но она близка к истине. С каждым годом мы все пронзительнее чувствуем потери в живой природе, той сфере обитания, в которой мы существуем. Гибнут леса, озера, реки. Все страшнее читать строки Красных книг. Исчезают братья наши меньшие. Экология природы и экология души. Они рядом.

И снова, как во сне, я вижу темное расползающееся пятно нефти на прозрачной бирюзовой воде океана. Вижу черное пятно на белоснежном оперении вольной птицы, обреченной на гибель.

Надо понять, что проблемы экологии — проблемы выживания рода человеческого…

Все быстрее и жестче раскручивается центрифуга научно-технического прогресса. Это прекрасно. Все стремительнее мчатся самолеты, автомобили, поезда, ракеты. Все убыстряется ритм, темп жизни. Даже само производство не устраивают экстенсивные методы, заторможенные, не соответствующие динамическому, экспрессивному времени.

Но человек-то остается человеком. Его костный каркас, сосудистая система, сердце, другие внутренние органы остаются такими же, как миллион лет тому назад. Даже послабее… Значит, людям, закрученным необходимым темпом, где-то надо помочь. Найти паузы, пусть короткие, но возвращающие его к природе, к тишине. Иначе скорости, децибелы грохота, шум, сверкание рекламы, сигналов вконец задергают создание людское из плоти и крови.