Расплата. Трилогия

   3 апреля пришел "Eridan", первый пароход из Сайгона, доставивший нам свежую провизию и зелень. Зеленые щи! Оцените-ка это после целого месяца всякой "консервятины", как выражались в кают-компании!.. На том же пароходе прибыли лейтенанты К. и М. и машинист-воздухоплаватель.

   Последние двое сидели в Порт-Артуре до самого конца. В качестве больных не были забраны в плен, но эвакуированы в Шанхай на попечение русского правительства. Оправившись от болезней, устремились на вторую эскадру. Рассказывали нехорошие вещи, так что их "просили" (запрещение -- было бы в наших обстоятельствах пустым звуком) не особенно распространяться, чтобы не подрывать и без того некрепкого духа.

   По их словам, поведение Стесселя было весьма далеко от геройства. Единства, сплоченности не было. Настроение масс, подмеченное мною еще в июле, -- недоверие к словам и заверениям "начальства" -- только прогрессировало. Со смертью Кондратенко пал последний авторитет. Убеждение, что "начальство" только "отыгрывается" за счет пушечного мяса, что "все равно, не стоит", -- росло и ширилось... В последние дни дралось не более 5000 человек, а сдаваться пришло совсем здоровых 23 000... Происходили ужасные сцены -- драки, даже убийства, -- мотивом которых было: "где ты, подлец, прятался?.."

   Действительные защитники фортов, изнуренные голодом, одетые в лохмотья, не могли, придя в город, равнодушно видеть складов обмундирования и продовольствия, приготовленных к сдаче японцам "под оправдательные документы"... Многое было разбито, разграблено... Мимо! Мимо!..

   Того же числа Жонкьер на "Descartes" ходил в бухту Натранх (около 20 миль к северу от Камранха) и на следующий день вернулся.

   День 5 апреля прошел тихо и спокойно. Погода ровная: днем -- свежий бриз, ночью -- штиль. Ездил по поручению адмирала к Жонкьеру предупредить его, что завтра собираемся выйти в море для испытания кое-каких, частью исправленных, частью перебранных после долгого похода механизмов.

   Оделся соответственно предстоящему визиту. На китель вместо обычного "Владимира" нацепил "Legion d'honneur". С первых слов заявил, что сам напросился на поручение, -- хотелось увидеть его, который так сердечно отнесся к нашему крейсеру, гонимому судьбой (тут он меня перебил -- "C'est pas la fatalite -- c'est de la diplomatic!"), столько оказал дружеских услуг и мне, и другим офицерам "Дианы", и, наконец, ей самой... Хотя и не удалось осуществить -- но не по его вине...

   (Тут он опять замахал руками -- "Pst! pst! si on nous entendrait a Paris..."), наконец, когда я почтительнейше доложил ему о служебной цели моего визита, он, с помощью всего арсенала любезных слов, просил благодарить адмирала за его предупреждение, которого он даже не смел ожидать, так как в военное время мотивы выхода в море -- тайна, и если ему ее доверили -- он может только гордиться доверием и т. д. К этому он добавил, как бы между слов, что через Натранх имел непосредственные сношения с высшим начальством, и "пока" он руководствуется правилами декларации о нейтралитете, объявленной при начале войны. По его мнению, мы ведем себя строго корректно, и цель его пребывания здесь -- охранять территориальные воды Франции, главным образом от японцев, которые уже показали себя в Чемульпо и в Чифу. -- "Я сумею сделать! Qu'on tire, qu'on vise meme, sur топ croiseur! Когда я без выстрела вынесу на границу наших территориальных вод французский флаг (les couleurs de la France)!"

   Почему я так полюбил этого совсем мне чужого француза и никогда не забуду знакомства с ним, которое, если подсчитать в общей сложности, по хронометру, не превышало нескольких часов беседы?.. Может быть, оттого, что гонимым, отверженным так дорого смело и открыто сказанное слово участия?..

   Enchante de vous voir et au plaisir de vous revour, -- говорил он, прощаясь со мною. -- Но если вам удастся, если... я не хочу загадывать! Тогда -- наша декларация, от которой (Dien soit nenit) мы еще не отказались официально, -- она воспрянет во всей силе, и ваша "Диана" выйдет на соединение с эскадрой! Vousy reviendrez, mon commandant? Hein?

   Pour sur, mon Amiral! -- отвечал я, горячо пожимая его руку...

   6 апреля, в 8 ч. утра, обоими броненосными отрядами, прихватив из крейсеров "Аврору", вышли в море. Определяли девиацию компасов, немного маневрировали. Истинной целью выхода было -- прикрыть отправку в Сайгон транспортов "Киев", "Китай", "Юпитер" и "Князь Горчаков", с которых уже было выбрано все, что возможно, и которые в дальнейшем плавании были бы нам только помехой. Между тем, придя в Сайгон и нагрузившись имевшимися там запасами кардифа, они могли представить собою плавучие базы для наших крейсеров, выходя к этим последним на назначенное рандеву по условной телеграмме. "Кубань", "Терек" и "Урал" были посланы конвоировать транспорты до их подхода к Сайгону, на случай появления японских вспомогательных крейсеров.

   7 апреля. Грузили уголь. В 6 1/2 ч. вечера благополучно возвратились "Кубань", "Терек" и "Урал". Неприятеля не видели. Транспорты -- в Сайгоне.

   8 апреля. Около полудня приехал Жонкьер, крайне смущенный. Объявил, что по требованию французского правительства (союзники!) мы должны немедленно покинуть территориальные воды. Срок -- 24 часа... Что делать! -- битые всегда виноваты... Если бы под Мукденом был разгромлен Ояма -- мы бы жили здесь припеваючи в ожидании прихода Небогатова... Ох, уж этот небогатовский отряд!.. Теперь мы знаем: приказано ждать его присоединения. "Закончить стратегическое развертывание сил" и... -- дальше уповать на силы небесные. Не будь этого отряда, мы были бы теперь уже на полпути к Владивостоку с японцами, потерявшими наш след... А кто виноват? -- стратеги, не только никогда не слышавшие свиста неприятельского снаряда, но даже пугливо удиравшие от самой возможности попасть в такое положение! Тот же Кладо, который вопиял: "Не спрашивайте Рожественского!.. Посылайте все, что можно!.. Не теряйте ни минуты, иначе будет поздно!.. Там дорог каждый корабль, каждая пушка!.." Так ведь в действительности дорог-то корабль, а не калоша! Дорога пушка, а не "дырка, облитая железом"!.. Горько и обидно не только выписывать, но даже и перечитывать эти строки моего дневника...

   Перед отправлением транспортов в Сайгон, ввиду вполне определившейся невероятности возвращения на эскадру г. Кладо, его каюта была отперта, вещи и бумаги, в ней находившиеся, собраны флаг-капитаном, запакованы и сданы для препровождения по адресу через консульство.

   -- Ну? что я вам говорил? -- обратился ко мне по этому поводу лейтенант С. -- Вернется? -- Не так глуп! А вот -- помяните мое слово -- сидя на мягком кресле, нас же будет критиковать! Он-то!.. Ну, да это -- не важно. Растление -- вот что обидно. Слепота общества -- за нее стыдно. Я все время в корреспонденции, не теряю связи с Петербургом, знаю всю подноготную... Знаете ли вы, что г. Кладо все свое гражданское мужество проявляет в надежде на воздаяние? Весь его литературный вопль -- перепев бирилевского доклада от октября (или ноября) месяца 1904 года! Доклада, в котором наш "боевой" адмирал (где только он воевал?) доказывает полную возможность и даже необходимость посылки нам в подкрепление всякой рухляди... Это ничего, что Клало сейчас в оппозиции. Это оппозиция не по существу дела, а личная. Свалят Авелана, посадят на его место Бирилева -- тут-то Кладо и расцветет! Наверстает все протори и убытки... А "там-то" сбесились! -- "почетный кортик"! Ха-ха-ха!..

   Я никогда не видел его в таком возбужденном состоянии (Маленькая справка: ВЫСОЧАЙШИМ приказом по Морскому ведомству от 2 мая 1905 г. исключенный из службы капитан 2-го ранга Кладо, в правление адмирала Бирилева, вновь принят на службу, переименован "по адмиралтейству", произведен за "отличие" в полковники и ныне состоит лектором "Истории военно-морского искусства" в учреждаемой Академии Морского Генерального Штаба.