Жизнь Ленина. Том 2

Так капитализм постепенно поднимал голову в Советской России.

Я жил с удобствами и хорошо питался в «Савое», единственной гостинице, принимавшей в постояльцы иностранных буржуев. По вечерам ходил в оперу или в балет или в театр, или же играл в покер с коллегами журналистами. Иностранные корреспонденты, несмотря на соперничество, были тесно сплоченным братством. Однажды после полудня я сидел у Джима Хоу, корреспондента «Ассошиэйтед Пресс», когда вошел сияющий и взволнованный Майкл Фарбман, краснощекий и кудрявый англичанин, говоривший по-русски. Он только что получил интервью от Ленина, «скуп», первое интервью, которое Ленин дал после нескольких месяцев молчания, и боялся, что интервью не дойдет вовремя до лондонского «Обсервера». Но оно дошло. Фарбман получил интервью в пятницу 27 октября 1922 года, оно было опубликовано в «Обсервере» в следующее воскресенье, а 10 ноября его перепечатала «Правда»⁴³¹.

«Если бы я не знал о его болезни,— писал Фарбман,— я бы никак не заподозрил, что он болен». Ленин «казался полным жизни и здоровья». Он сел против Фарбмана, «придвинул стул очень близко и начал говорить с видом величайшей серьезности», он часто улыбался и даже смеялся, «в особенности над двумя вещами: над английской мудростью, высказавшейся в изобретении двухпартийной системы, так что одна партия может отдыхать, пока другая тяжело работает...»

«Как вы знаете,— сказал он,— у нас в России только одна партия, и мы вынуждены работать без смены до изнеможения».

Вторая вещь, над которой смеялся Ленин, была политика консервативно-либеральной коалиции, которая пугала Англию возможностью революционного взрыва, если к власти придут лейбористы. «Неужели кто-нибудь этому поверит о Гендерсоне и его партии?» — хохоча спрашивал Ленин.

Все это в русской версии не было напечатано. «Правда» и «Сочинения» Ленина опубликовали только письменные вопросы Фарбмана и письменные же ответы Ленина. Эдуард Эррио, вождь французских ради-калов-социалистов, которые не были ни радикалами, ни социалистами, приезжал в Москву для переговоров с советским правительством. Верно ли, что это «решительный поворот иностранной политики Советской России?» — спросил Фарбман. Ленин ответил отрицательно. «Всякое сближение с Францией для нас чрезвычайно желательно», но: «Это сближение... не означает... перемены нашей политики по отношению к Англии. Мы считаем, что вполне дружественные отношения с обеими державами являются вполне возможными и составляют нашу цель... мы думаем даже, что мирные и дружественные отношения этих держав к России содержат в себе одну из гарантий (я почти готов сказать: сильнейшую гарантию) того, что мир и дружба между Англией и Францией продолжатся наиболее долго...»

Россия в роли моста между Англией и Францией.

С окончанием греко-турецкой войны, в которой Англия поддерживала Грецию, а РСФСР — Турцию, будет легче уладить «наши разногласия с Англией», сказал Ленин в ответ на другой вопрос. За войной, как водится, последовала мирная конференция. Франция предложила допустить Россию к участию только во второй части конференции, которая будет решать вопрос о проливах. Фарбман спрашивал, является ли полноправное участие России в конференции делом престижа для нее. «Я надеюсь, что всей нашей международной политикой в течение пяти лет мы вполне доказали, что к вопросам престижа мы относимся совершенно равнодушно,— отвечал Ленин.— ...Я уверен, что ни в одной державе нет в народных массах такого равнодушия и даже такой готовности встретить вопрос престижа, как престижа, самой веселой насмешкой. Мы думаем, что дипломатия современной эпохи все быстрее идет к тому, чтобы относиться к вопросам престижа именно подобным образом». Однако Ленин выразил недовольство по поводу ограничения роли России в конференции. «Мы думаем, что такое ограничение неминуемо приведет к ряду весьма практических и непосредственных, в частности экономических неудобств, от которых сама же Франция и Англия пострадают, по всей вероятности, в самом недалеком будущем».

Затем Ленин предал оглашению принципы советской политики по отношению к проливам: «Наша программа относительно проливов... заключает в себе закрытие проливов для всех военных кораблей в мирное и военное время» и «полную свободу торгового мореплавания».

(Когда Россия слаба, она хочет, чтобы проливы были закрыты для всех военных кораблей; когда она сильна, она хочет, чтобы проливы были открыты.)

«Согласно ли русское правительство на контроль проливов Лигой Наций,— спросил Фарбман,— если бы,— как гласит только русский текст интервью,— Лига включила в свой состав также Россию, Турцию, Германию и Соединенные Штаты?»

Ответ: «Мы, конечно, противники Лиги Наций, и я думаю, что не только наш экономический и политический строй с его особенностями вызывает наше отрицательное отношение к Лиге Наций, но и интересы мира, рассматриваемые с точки зрения конкретных условий всей международной политики вообще, вполне оправдывают это отрицательное отношение. Лига Наций настолько носит на себе все черты своего происхождения из всемирной войны, настолько неразрывно связана с Версальским договором, настолько пропитана вся насквозь отсутствием чего-либо похожего на реальное установление равноправия наций, на реальные шансы мирного сожительства между ними, что, мне кажется, наше отрицательное отношение к Лиге Наций понятно и не требует дальнейших комментариев».

Тут Фарбман перешел к вопросу, который волновал британские деловые круги,— к вопросу о концессии Уркарту: «Означает ли отказ ратифицировать соглашение с Уркартом победу «левых коммунистов»?»

5 октября Ленин, отнюдь не принадлежавший к левым коммунистам, и Пятаков высказались против концессии Уркарта на заседании пленума ЦК. На другой день, в письме к Пятакову Ленин напомнил ему об этом, сообщая, что ЦК оттягивает вопрос за недостатком информации. Ленин просил Пятакова проверить, дает ли Концессия монополию Уркарту на добычу цветных металлов в Сибири и сколько денег придется советскому правительству предоставить в его распоряжение на текущие расходы. Из письма Ленина ясно, что ЦК интересовала только экономическая сторона вопроса. Если какие-либо политические соображения и существовали, то только среди представителей местных властей в Сибири, которых пугало присутствие умелых иностранных предпринимателей, которые платили бы больше жалованья рабочим, вызывая тем самым зависть и недовольство среди рабочих государственных предприятий. Фарбман этого не знал. Письмо Ленина Пятакову было опубликовано только в 1959 году, в 36 томе «Ленинского сборника». А Ленин не собирался и намекать на мотивы, которыми руководствовалось правительство, когда отвергло концессию. Вместо этого он сдержанно сказал, что «не вполне информирован о всех деталях этого дела», потому что был болен, когда оно обсуждалось, но что «о победе левых коммунистов не может быть и речи». «Дело в том,— сказал он,— что несправедливый шаг Англии, выразившийся в нежелании допустить нас на конференцию... вызвал такое возмущение в России и настолько сплотил не только правых коммунистов с левыми, но и гигантскую массу беспартийного русского населения, рабочих и крестьян»,— и т. д. и т. п. Вопрос о концессиях будет теперь обсуждаться в печати, добавил Ленин.

Это были похороны концессии.

В своем последнем вопросе Фарбман упомянул о недавних арестах нэпманов и осведомился, означают ли они «возврат к политике национализации и конфискации». Ленин его разуверил: арестованы не промышленники, а «деятели так называемой черной биржи», устраивавшие продажу платины и золота для контрабандного вывоза границу. «Вся работа... происходящей сейчас сессии ВЦИКа направлена к тому, чтобы то, что называется новой экономической политикой, закрепить законодательно в наибольшей степени для устранения всякой возможности отклонения от нее».

31 октября, через 4 дня после фарбмановского интервью, я узнал что Ленин будет выступать на утреннем заседании ВЦИКа — советского «парламента». Это было его первое публичное выступление с апреля. Часовой у ворот Кремля посмотрел на мое удостоверение иностранного корреспондента (я работал для нью-йоркской газеты «Ивнинг Пост») и показал дорогу к царскому дворцу.