Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Ах, какие это были сердечные встречи, сколько было в них искренности, братских чувств! Ведь фронт всех нас сроднил. Вот совсем недавно получил я письмо от Валерия, в котором о наших военных годах он написал: "Один 8-й чего стоит!"

Примерно через год моей работы в батальоне охраны меня перевели с повышением на должность старшего офицера по оперативно-строевым вопросам городской комендатуры, в непосредственное подчинение военного коменданта города полковника Борисова Владимира Алексеевича (если я правильно вспомнил его имя и отчество).

Мне было предложено и новое жилье, поближе к комендатуре - богатый особняк по улице Монтбештрассе, 24 (запомнил же!), принадлежавший ранее какому-то крупному промышленнику-нацисту, сбежавшему на Запад. За мной закрепили и служебный автомобиль "Опель-супер-6" с водителем. Одной из моих новых обязанностей стала встреча и сопровождение по городу именитых гостей Лейпцига. О некоторых из этих гостей я расскажу чуть позже.

Поскольку моим начальником теперь был сам комендант города, мне хочется несколько подробнее остановиться на своих впечатлениях об этом весьма неординарном человеке - полковнике Борисове Владимире Алексеевиче (?). Не знаю, достоверны ли были слухи о том, что он - бывший армейский комиссар 1-го ранга, который за неудачу войск в боях под Керчью был будто бы разжалован до младшего офицера и за время войны снова дорос до полковника. Но это был очень внимательный, справедливый и доброжелательный командир, пользующийся огромным уважением всех, кому довелось здесь служить в его подчинении. То ли он вообще по характеру был мягок в обращении, в том числе и со своими подчиненными, то ли эта черная полоса в его биографии сформировала в нем такие качества, но он выгодно отличался от многих начальников, с которыми мне приходилось за долгие годы армейской жизни иметь служебные отношения. Он знал поименно почти всех офицеров комендатуры города и районов (а всего

их в городе было шесть), много внимания уделял деятельности командного состава батальона охраны (может, поэтому он перевел в свое непосредственное подчинение меня, двадцатитрехлетнего майора).

Летом 1947 года его срочно отозвали в Москву. И, как оказалось, он снова за какие-то дела или слова (а может быть, это было продолжение Керченского дела) был осужден и сослан в лагеря на какой-то большой срок. Машина репрессий продолжала работать...

Не прошло и месяца, как меня почему-то вдруг приказом по округу Лейпциг перевели во второразрядную комендатуру небольшого городка Дебельн (предполагаемую причину этого события я изложу в той части, где пойдет речь о военном коменданте округа Лейпциг).

Оказавшись в начале 1948 года по замене в Московском военном округе, я разыскал семью Владимира Алексеевича Борисова, и его жена, помнившая меня по Лейпцигу, рассказала, что он снова лишен звания и где-то в ссылке его устроили писарем при лагерном начальстве. Она раз в полгода навещает его и скоро поедет снова. А поскольку он просил привезти ему хоть какое-то количество карандашей, ручек с перьями и чернил, стиральных резинок и школьных линеек, то я помотался по Москве, чтобы все это достать, добавил что мог из своих немецких "трофеев", вывезенных для своего уже двухлетнего сына, и передал ей. После очередной поездки к мужу она рассказала мне, как был рад дважды разжалованный офицер этим канцтоварам. Как сложилась дальше судьба бывшего армейского комиссара, бывшего полковника, военного коменданта одного из крупнейших городов поверженной Германии, мне, к сожалению, не известно.

А в комендатуре Лейпцига после отзыва полковника Борисова произошли заметные изменения. Комендантом стал полковник Пинчук, на мое место был назначен майор Гольдин (друг комбата Мильштейна), поменялось большинство военных комендантов районов города. Какое это отношение имело к судьбе Борисова, не знаю, но мне казалось, что первопричиной этих изменений был Военный комендант округа Лейпциг полковник Иван Литвин (отчества его я не помню).

Был полковник Литвин каким-то странным. Только два примера.

Вызвал он однажды на совещание комендантов районов города и комбата, которого на время отпуска замещал я. И не помню уже, почему у меня не было времени переодеться в форму для строя (брюки в сапоги) и я прибыл в брюках навыпуск. Да еще угораздило меня сесть в первом ряду. Совещание Литвин проводил в клубном помещении, на сцене которого стоял большой стол, накрытый красным сукном, а на заднем плане красовался портрет Сталина во весь рост.

Заметив, что я прибыл "не по форме", Литвин стал меня отчитывать не стесняясь в выражениях. Что я не военный вовсе, раз не ношу сапоги, и что вообще такие штаны носят только дураки, и т.п. Мне стало интересно, чем закончит он эти свои излияния, если обратит внимание на стоящий за его спиной портрет Сталина, где тот изображен в кителе и... брюках навыпуск, хотя раньше чаще всего мы видели изображения Сталина именно в сапогах. И тогда я стал упорно смотреть не "в глаза начальству", а мимо, на портрет Генералиссимуса. В конце концов полковник проследил за моим взглядом, внезапно резко оборвал свое затянувшееся морализование и со злостью скомандовал мне "Садитесь!".

Возненавидел он меня люто. И даже когда поступило распоряжение для передачи Польскому правительству списков офицеров, участвовавших в освобождении Варшавы и других польских городов, для награждения польскими орденами, моя фамилия была вычеркнута лично Литвиновым. Так он отомстил мне, лишив таким образом меня польского ордена "Виртути Милитари", коим были награждены многие.

Видимо, с комендантом города Борисовым у него были сложные отношения, и как бы не с его подачи отозвали Владимира Алексеевича и упекли в ссылку, так как Литвин сразу же начал расчищать "гнездо врага народа". Вот под его горячую руку попал и я, назначенный тоже "в ссылку" с фактическим понижением в должности. Но это все случилось уже в середине 1947 года. А до того я продолжал работать у полковника Борисова. И среди прочего выполнял поручения по организации встреч именитых гостей города.

Первым, кого я встречал, был маршал бронетанковых войск Ротмистров Павел Алексеевич. И сразу же произошел казус.