Люди сороковых годов

Многочисленные легкие выбоины в стенах старой башни красноречиво подтвердили слова генерала. Лишь немногие снаряды пробили каменную кладку, и груды щебня лежали на полу круглой комнаты с четырьмя окнами, выходящими на север, на юг, на восток и на запад.

— Товарищ генерал, разрешите доложить, — оживился вдруг старший лейтенант. — Комната эта, оказывается, тоже вроде исторической. Нам ксендз вон из того костела рассказывал, — он указал на стоявший над обрывом костел XIV века под красной черепичной крышей, истерзанной немецкими снарядами, здесь жила ихняя знаменитость Францишка Красинская. Вон видите, там в лесочке белеют камни. То был замок сына Августа II, курляндского королевича, назывался «Зверинец» — он туда охотиться приезжал. А Красинская проживала здесь, и было все это в половине восемнадцатого века. Ну, тут у них роман и начался. Родилась потом у них дочка Мария-Христина — она теперь вроде прапрабабка последнего итальянского короля… Да вот и книжечка Красинской, ее дневник. Я эту книжечку у ксендза одолжил.

И старший лейтенант довольно бойко перевел с польского, держа в руках растрепанный старинный томик в переплете с золотым обрезом:

— Все сходится, — торжественно воскликнул молодой офицер, — и башня, и четыре окна… Генерал усмехнулся:

— Видите, товарищ старший лейтенант, куда мы с вами забрались, путешествуя от Волги к Висле. Вот пройдем Европу, пожалуй, сможете экзамен на доктора исторических наук сдавать, а?..

И вдруг легкая тень легла на его лицо:

— Вот только путешествие это недешево стоит нам. Мухина-то мы здесь похоронили. И не одного его. Какие люди тут остались: шесть контратак за один день…

Генерал указал рукой на позолоченные осенним солнцем памятники, стоявшие над обрывом. Чья-то заботливая рука укрыла солдатские могилы дерном, обнесла их резной решеткой и украсила цветами. Легкий ветерок с Вислы шевелил листву, опавшую на дорожки, словно ласкаясь к земле, которая приняла храбрецов, взявших приступом этот замок и умерших в его стенах…

Мы подошли к могилам, и я переписал в свою записную книжку надписи, заботливо выведенные солдатской рукой на временных деревянных памятниках:

Могил было много. Хотелось бы переписать все эпитафии, но сделать это было бы физически невозможно.

В ту же ночь мы отправились к майору Нехаеву на передний край. Густой мрак окутывал равнину, которая простреливалась вдоль и поперек. Над черной степью свистели пули. Они с неприятным чмоканьем вшивались в брустверы бесконечного хода сообщения, на дне которого проступала вода; вязкая глина хлюпала под ногами. Идти было далеко: 312-я дивизия сумела основательно расширить завоеванный ею плацдарм. Свой передний край она укрепила отлично. Когда мы, наконец, добрались туда усталые, промокшие и измазанные глиной, нам представилось прекрасное для фронтовика зрелище: хорошо благоустроенные теплые блиндажи, прочные дзоты, отлично закамуфлированные огневые точки батальон, прошедший долгий боевой путь, домовито, по-хозяйски обживал свои траншеи в ожидании приказа о новом наступлении.

Высокий черноглазый майор с густой шевелюрой и орлиным профилем сидел за столом, аккуратно покрытым бумагой. Тикал будильник. В зеркале над столом отражалась аккуратно повешенная на деревянных плечиках парадная гимнастерка с тремя новенькими орденами. У изголовья аккуратно заправленной койки лежала стопка книг. На стене даже висела подобранная невесть на какой военной дороге картина со странным сюжетом: ворон держит в клюве вишни. По всему чувствовалось, что здесь живет человек, для которого война стала бытом, и трудно было себе представить, что до 1941 года Даут Еретжебович Нехаев был человеком самой мирной профессии: учителем в адыгейском ауле Воченший, там его дожидается мать. Она проводила на фронт троих сыновей: один из них сейчас в госпитале, а двое воюют.

О битве за древний замок майор вспоминает с волнением. Да, это было жаркое и притом лихое дело! Нехаеву трудно охватить операцию в целом, пусть о ее значении говорит начальство. Но ему, как командиру батальона, ясно, что тут был крепкий орешек.

— Ну, а теперь, как видите, мы ушли вперед, — сказал задумчиво комбат. — Все, кто остался в живых, награждены. У каждого добрая зарубка в памяти… Потом, конечно, еще были бои. Через восемь дней после сражения за этот замок мы захватили Облясы Дворские. Там полностью уничтожили 24-й немецкий запасной батальон: было у них триста убитых, а восемьдесят пять мы взяли в плен. Еще захватили пушки, две минометные батареи, 37 пулеметов, больше двухсот винтовок и автоматов, шесть походных радиостанций. Разгромили и штаб этого батальона. В общем, работы хватает. Но этого боя за замок я по гроб жизни не забуду — уж очень необычайное было дело…

И, вспомнив что-то, майор Нехаев улыбнулся и достал из кармана какое-то письмо:

— Вот. Сохранил, как сувенир. Мои бойцы там, в замке подобрали. Как вам нравится?

На изящном конверте, покоробившемся от сырости, бесхарактерным женским почерком было написано:

— Это последний владелец замка, — пояснил майор, — занятный, видимо, был тип… Да и авторша письма тоже… Вы прочтите — словно страничка из великосветского романа. Нашим ребятам даже удивительно: ведь это писалось тогда, когда мы уже строили Днепрогэс и Магнитку!..

Я развернул твердый листок с тисненым гербом. Ализариновые чернила еще не выцвели. Охотнее изъяснявшаяся по-русски, нежели на родном польском языке, графиня писала по старой орфографии — с ятями и твердыми знаками: