От солдата до генерала. Воспоминания о войне

Командира эскадрильи и меня срочно вызвали на КП. Там мы увидели ещё двух командиров транспортных вертолётов и группу спецназа, ожидавших постановки задачи на боевой вылет. Задачу ставил командир полка Крушинин в присутствии начальника армейской авиации Григорьева. Оказалось, упал и сгорел вертолёт Ми-24 Павла Винника (моего земляка из г. Костополя Ровенской области), выполнявший бомбометание.

По поводу происшедшего возникла следующая версия. При выполнении экипажем Ми-24 сброса 250 килограммовой бомбы с предельно малой высоты (50 метров), она взорвалась с замедлением не в 40 секунд, как положено, а сразу же после сброса, под фюзеляжем.

В результате взрыва вертолёт был сильно повреждён и загорелся, однако система управления и двигатели работали, экипаж травм не имел. Но молодой командир экипажа видимо растерялся и продолжал выполнять полёт, хотя надо было производить экстренную посадку на ближайшую площадку. Пролетев около трёх километров, он всё-таки сел. Удаление от аэродрома составляло 12 километров. Однако драгоценное время было упущено. Вертолёт был объят пламенем, дверь командира уже не поддавалась аварийному сбросу. Стали взрываться боеприпасы. Выскочить после посадки успел только лётчик-оператор. Помочь погибающему командиру он не успел, вертолёт сгорел полностью.

Командованием сразу же были отправлены в тот район два БМД, офицер и 10 молодых солдат-десантников для боевого патрулирования. Экипажам транспортных вертолётов была поставлена задача: перевезти в район катастрофы командира полка, начальника армейской авиации, выявить причины происшествия и забрать тело погибшего. Нам на боевых вертолётах надлежало прикрыть их с воздуха от ударов противника.

Перед вылетом мы с моим штурманом Валерой, анализируя ситуацию, в очередной раз проиграли свои действия при боевом повреждении такого рода, в том числе и на случай гибели командира (т. е. меня). Мы пришли к выводу, что при более чётких и слаженных действиях экипажа, Павел Винник смог бы спастись.

Взлёт производили как обычно. Первыми пошли транспортные вертолёты, за ними мы на боевых.

Транспортные вертолёты произвели посадку рядом с местом гибели Винника и находились на земле без выключения двигателей. Мы на боевых вертолётах отошли в сторону от площадки на 3–5 километров и, барражируя на высоте 30 метров и скорости 250 км/ч, наносили редкие удары по точкам, указанным разведчиками для поражения.

Не прошло и 15 минут полёта, как я почувствовал, увидел и услышал сильный взрыв в районе левого борта своего вертолёта. Загорелись почти все табло серьёзных отказов систем. Честно говоря, в первые сотые доли секунды у меня наступило небольшое грустное оцепенение. Но когда автоматические системы вертолёта выдали женским голосом чёткие сообщения: «Борт 44 ПОЖАР», «Борт 44 опасная вибрация левого двигателя», «Борт 44 выключи левый двигатель», и когда мой верный друг Валера, перекрикивая матом речевой информатор, заорал «Пэ-Зэ-эР-Кааа…», мои мысли и действия вошли в нужное русло. За очередную секунду, оценив ситуацию и выбрав место для посадки на плоскогорье, я уменьшил режим двигателей, резко погасил поступательную скорость и перешел на снижение. Продублировал включение системы тушения пожара, сбросил бомбы и ракеты на «невзрыв» и выпустил шасси. Когда колёса почти касались земли, отстрелил дверь для аварийного покидания, бросил в эфир «Я, 348-й, произвожу вынужденную посадку», а затем быстро выключил двигатели, аккумуляторы, и уже выскакивая из кабины, зафиксировал тормоз колёс. Все эти действия заняли несколько секунд, все делал автоматически и практически одновременно.

Мы с Валерой отбежали метров на 30 и стояли с автоматами наизготовку. Я справа, а он слева от вертолёта. Тяжёлая машина, нехотя подчиняясь тормозам и замедляя вращение винтов, всё ещё катилась к небольшому оврагу впереди.

Как показали потом результаты дешифрирования системы автоматической регистрации параметров полёта, «чёрного ящика», посадка была произведена через 7 секунд после срабатывания аварийных табло в результате поражения вертолёта ПЗРК «Стингер». Больше всего такой шустрости удивился я сам и, когда позже встретился с друзьями, сказал сам про себя по этому поводу: «Надо же, как лётчика напугали!».

Бегло осмотрев вертолёт, мы обнаружили многочисленные повреждения. Экранирующе-выхлопное устройство было разорвано в клочья. У лопаток последних ступеней двигателя были вырваны огромные куски — ещё несколько секунд работы и двигатель бы взорвался. Весь левый борт, изрешеченный осколками ракеты, был похож на сито, однако наиболее важная часть двигателя и гидросистемы была защищена имеющейся наружной бронёй. Тяги несущего винта в некоторых местах были прожжены осколками насквозь, а у нескольких отсеков основания лопастей вырваны большие куски. Было перебито семь топливо- и маслопроводов, а также частично повреждена электропроводка.

Всё это заняло не более пяти минут. Услышав в эфире такой ералаш, к нам на помощь с площадки уже летел Ми-8 нашего товарища, Хорева (ныне полковник, лётчик-испытатель Ростовского вертолётного завода). Мы подбежали к спасительному вертолёту и пытались погрузиться, но, открыв дверь, борттехник жесткой рукой отодвинул нас от борта. Я пытался возмущаться, но это не помогало. Показав знаками следовать за ним, борттехник подвёл нас к нашей повреждённой машине, поставил под её левым бортом и сфотографировал. До сих пор с благодарностью вспоминаем мы с Валерой наших спасителей и храним подаренную ими фотографию «У своей подбитой машины, через 5 минут».

Вертолёт Хорева произвёл взлёт, однако не пошёл на аэродром сразу, а стал выполнять какие-то подлёты и посадки. Когда я спросил, в чём дело и почему мы не летим на базу, борттехник ответил нам, что пока мы сидели на земле, мой ведущий (комэск) стал наносить последовательные удары по расчёту ПЗРК. Они тоже произвели по нему четыре пуска «Стингера». Но Прохоров был похитрей и поопытней нас, он ушёл в сторону солнца, использовал активные помехи, и ракеты одна за другой вошли в землю рядом с его низколетящим вертолётом. Увидев такой поворот событий, я сел за бортовой пулемёт Ми-8 и тоже открыл огонь по душманам.

Валера подавал ленту. Мы вели огонь такой интенсивности, что чуть не сбили любимого комэска.

Наконец КП полка опомнился и дал команду на прекращение всей этой круговерти. После нашего взлёта с аэродрома прошло не более 40 минут. К подбитому Ми-24 выдвинули два БМД с десантом.

Наш Ми-8 взял курс на площадку, где погиб Павел Винник, произвёл там посадку и молотил на земле ещё минут 10. Наконец Хорев сказал, чтобы я подошёл к командиру полка и уточнил у него дальнейшую задачу.

Я сразу поспешил к командиру, который стоял вместе с начальником армейской авиации у сгоревших останков вертолёта Павла. При виде меня, идущего к нему по земле, в глазах невыспавшегося, измотанного стрессом командира полка, отразилась лихорадочная работа мысли. Он спросил меня, что я здесь делаю. Я ответил: «Сбили, товарищ подполковник». Он, видимо имея в виду Павла, ответил: «Знаю, что сбили, а ты что здесь делаешь?». Я повторил: «Сбили меня, товарищ подполковник», но он опять ничего не понял.

Тут в разговор вмешался начальник армейской авиации, который до этого полчаса отчитывая командира за потерю экипажа Винника, спросил: «Ты что здесь делаешь, Шипачев?». «Сбили, товарищ полковник», — опять ответил я. Начальник понял сразу и всё. «Да что у вас тут творится?! Одного сбили, твою…, другого сбили. Не полк, а сплошной бардак, ё…».

Я поспешил назад в вертолёт, залез в грузовую кабину и говорю: «Ну, Валера, сейчас нам с тобой достанется на орехи, суши сухари». Вынужденная посадка была быстро забыта, а в глазах маячили перспективы наказаний, которыми может нас «одарить» вышестоящий начальник. Мы ждали всего — от снижения в должности до снятия с лётной работы и позорной высылки в Союз. Рядом с нами, в грузовой кабине, лежало обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винника.