Мамонты

«Я каменела от этих вспышек ярости, — пишет Тамара, — и была счастлива тем, что они обращены не на меня».

Сведущие люди объясняли перепады настроения балерины ее сложными отношениями с компаньоном, тоже русским, владельцем «Уэкер-сутдии», где продавались концертные рояли.

Балетная школа занимала этаж над кафе «Wacker».

Там же нашли пристанище и другие артистические студии. Звуки рояля, скрипки, пения пронзали насквозь потолки и стены, множась эхом.

В кафе всегда было людно. Время от времени на доске объявлений вывешивали бумаженцию, к которой тотчас сбегался народ: назначалось прослушивание оперных голосов; иногда требовались актеры для театральной антрепризы в местах отдаленных; набирали танцоров на один-два спектакля, причем без оплаты проезда и гарантии заработка…

Особо ждали объявлений от Иды Рубинштейн, известной русской балерины, той самой, что изображена на полотне кисти Серова: библейская красавица, сидящая в томной позе… Ее проекты всегда были экстравагантны, неожиданны: то вдруг она вдохновлялась музыкой Равеля — его «Болеро», «Вальсом»; то отваживалась возродить «Клеопатру», «Саломею», где, естественно, сама была и Саломеей, и Клеопатрой; приглашала самых модных художников — того же Серова, Бакста.

Ида была богата, щедро платила всем, даже танцорам кордебалета. И они были рады подкормиться, приобрести одежду поприличней, даже брали дополнительные уроки, чтобы вернуть своему танцу блеск.

Но часто люди просиживали в кафе «Уэкер» дни напролет, с утра до вечера, за единственной грошовой чашечкой кофе.

Зарисовки искусства и быта артистической богемы той поры в воспоминаниях Тамары Финч подкупают достоверностью.

«…Мы, ученики Ольги Преображенской, участвовали в благотворительных балах в пользу белой эмиграции, русских беженцев, — повествует она. — Эти зимние балы становились значительным событием года. Они широко рекламировались и потому привлекали состоятельных людей, делавших щедрые взносы…

Русская знать являлась в парадных мундирах с высшими знаками различия, орденами.

Конечно, всех впечатляло, когда ливрейный мажордом громовым голосом возвещал: „Граф и графиня такие-то!.. Его императорское высочество, Великий Князь!..“ После такого объявления, чета величественно снисходила по лестнице: он — в белом мундире с эполетами, в орденах, она же — в длинном светлом платье и белых перчатках выше локтя, с голубой лентой через плечо, к которой приколот державный орел, с диадемой на высокой прическе…

Мы выглядывали, спрятавшись за бархатным занавесом, стараясь получше рассмотреть лица дам и их кавалеров.

Мне показалось, что в одной из графинь я узнала кассиршу дешевого русского ресторана на площади Клиши…»

Далее Тамара подробно описывает само действо: непременный полонез из «Евгения Онегина» Чайковского, которым открывались балы еще в царских дворцах; вальсы, которые вели дети, а именно ученицы Ольги Преображенской, одетые в бледнозеленые туники с вырезами наподобие лепестков, чтобы были видны ноги.

К шапочкам юных балерин были пришиты цветы, они различались не только окраской, но и рангом: Тамара Туманова была розой, Ирина Баронова маргариткой, Нина Юшкевич ландышем, Енакиева — васильком. А вот Тамара Чинарова была всего лишь травой…

«На моей шапочке совсем не было цветов, — рассказывает она, — а только искусственная трава, которая более походила на сено».

Чья-то сердобольная мама выразила сочувствие: «Бедная жалкая засохшая травка! Бедный ребенок…»

Тамара очень расстроилась, даже всплакнула.

Но Прео, отведя ученицу в сторону, взбодрила ее поучением: «Ты должна работать, работать и работать! И когда ты добьешься таких же успехов, каких добились другие, ты тоже станешь цветком!»

Две упомянутые выше девочки вызывали у Тамары не зависть, а восхищение.

«…Хотя они были моими сверстницами, но далеко продвинулись в классе. Они были уже сильными, уверенными танцовщицами. Я даже не могла для себя решить, которой из них отдать предпочтение. Движения темноволосой, с печальными глазами, Тумановой были полны магической внутренней силы. А Баронова, с ее косичками и вздернутым носиком, уже обладала столь чистой техникой, столь безупречным стилем, что каждый ее шаг казался простым и будто бы лишенным усилий…»

Не менее легендарной личностью, чем сама Тамара Туманова, была ее мать, которую звали, как теперь нам известно, Евгенией Дмитриевной.

Но все доставшиеся нам легенды о ней носят несколько буффонадный характер.

И воспоминания Тамары Финч «Мои годы в танце» не являются здесь исключением.

Она с очевидным удовольствием пересказывает эти легенды, подлинность которых засвидетельствована лично.

«… Если Тамара Туманова была среди нас самым многообещающим гением танца, настоящей звездой, то ее мама была некоронованной Королевой Мам», — утверждает она.

Королева Мам, переняв монархические повадки, даже в повседневности употребляла местоимение «Мы», когда речь заходила о ее дочери.

«Мы танцевали…», «Мы сказали…», «Сегодня Мы сделали шестьдесят четыре фуэте…»

Пуанты дочери она всегда носила подмышкой, охотно объясняя всем желающим слушать, почему необходима эта предосторожность. Однажды, когда Тамара танцевала в Paris Opera, ее туфли остались без присмотра в артистической уборной, и, перед ее выходом на сцену, обнаружилось, что кто-то вбил гвозди в их носки, чтобы она навсегда искалечила пальцы. Это сделали, конечно, движимые ревностью танцоры Opera… Были и другие истории, заставлявшие цепенеть души слушателей: про то, как у самых ног юной балерины вдруг распахивались крышки люков; про то, как взрывались лампочки софитов, забрасывая сцену осколками стекла; был даже сюжет с привидением…

«Но Мы преодолели всё это!» и «Мы ошеломили Париж».

Королева Мам охотно делилась с подопечными мамашами чисто практическими наставлениями: как стричь ногти на пальцах ног, особенно их уголки, дабы не причинить вреда; сколь вредоносны для маленьких балерин макароны и сколь полезна для них дешевая конина; насколько лучше после утомительных занятий пососать апельсин, нежели выпить глоток воды…

И то сказать: советы были верными.

Лишь однажды Ольге Осиповне Преображенской пришлось вмешаться и решительно пресечь доброхотные советы Королевы Мам.

Это был тот случай, когда Евгения Дмитриевна, заметив, что признаки девичьего взросления обнаруживаются не только у ее дочери, посоветовала перетягивать груди всех этих дур полотенцами, желательно влажными, пусть так и ходят…

Прео категорически отвергла эту идею, заверив, что здесь можно обойтись обыкновенными бюстгальтерами.

Анекдоты о Королеве Мам становились достоянием всего Парижа, а подчас преодолевали его границы.

Одна из этих легенд прозвучала сравнительно недавно на российском телеэкране из уст известного историка искусства, художника-модельера Александра Васильева, знающего наизусть весь фольклор русской эмиграции.

Как-то на концерте в балетной студии Ольги Преображенской мама Тамары Тумановой уселась рядом с незнакомой дамой и, не сдержав чувств, подтолкнула ее в бок: «Тамарка-то лучше всех!» Дама кивнула, согласилась: «Неплохая девочка». Мамаша взглянула на нее строго: «Да вы хоть что-нибудь смыслите в балете? Вы сами-то танцуете?» Дама ответила: «Немножко».

Это была Анна Павлова.

В 1941 году на экраны мира, полыхающего огнем войны, вышел американский фильм «Мужчины в ее жизни» (The men in her life), который позднее появился и в советском прокате под названием «Балерина». Его сюжетной канвой, как утверждают, была сценическая и личная судьба Анны Павловой.

Главную роль в этой ленте сыграла Тамара Туманова.

Существует легенда, согласно которой Анна Павлова подарила Тамаре Тумановой драгоценную брошь, как бы утверждая ее своей наследницей в искусстве.

Впоследствии, освящая традицию, Тамара Туманова подарила эту брошь молодой балерине Нине Ананиашвили.