Полководцы Древней Руси

Еще через два года здесь же, в Чернигове, Гита родила ему третьего сына — Святослава, а потом еще Романа, Ярополка, Вячеслава, Юрия и Андрея. Всего же было у Владимира Мономаха и Гиты семь сыновей и две дочери. Последних княгиня рожала, когда ей было уже за сорок.

С малолетства привыкший охотиться, Мономах и здесь, в Чернигове, часто выезжал на охоту, брал с собой подрастающего Мстислава. Сыну он говорил: «Закалишь себя охотой, не страшна и брань будет. Не испугаешься вепря — и половец окажется не страшен». Ходил он на тура и лося, медведя и вепря. Любил охоту на разную птицу с соколами и ястребами. Но особенно гордился князь тем, что самолично ловил в степи диких коней и вязал их. Он писал об этом: «А вот что я в Чернигове делал: коней диких своими руками вязал я в пущах десять и двадцать, живых коней, а кроме того, разъезжал по равнине, ловил своими руками тех же диких коней. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня с бедра меч сорвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною поверг, и бог соблюл меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал — в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей».

От Чернигова до Киева при хорошей верховой езде с поводными конями можно было доехать от заутрени до вечерни за один день. Впоследствии Мономах подсчитал, что вот так одним махом он приезжал к отцу в Киев до ста раз. Едва грозили половцы, оживали князья-изгои, поднимался Всеслав, качались владычные троны в западных и полунощных соседних странах, приходили новые вести из Византии, Всеволод посылал немедля за сыном, и вдвоем они в долгих беседах решали судьбы рати и мира, определяли, с кем жить в любви, а кого следует наказать, готовили совместно оборону русских границ против половецких нашествий.

Шли годы, менялась жизнь в доме Всеволода. Ростислав, сын от половчанки Анны, подрос и стал молодым витязем, сильным, ловким, горячим. Он пошел в мать — со смоляными волосами, темным горящим взглядом. Когда они стояли рядом — Мономах, невысокий, крепко сбитый, со светлыми, слегка редеющими со лба волосами, со спокойным взглядом уже не детских, голубых, а потемневших, серых глаз, и тонкий, стройный, темноволосый Ростислав, трудно было поверить, что это братья от одного отца. Но едва дело касалось кого-нибудь из них, то другой разом поднимался за брата. Владимир любил Ростислава какой-то отцовской любовью, прощал брату его вспыльчивость, горячность, с радостью охотился с ним или просто ехал стремя в стремя, беседуя, сквозь густую листву. Кони мягко ступали по мшистой земле, солнце било своими нитяными лучами через сплошное листвяное кружево, где-то вдалеке потрескивал сухой валежник — то либо лось его задел, либо вепрь прошел. Братья вспоминали былые годы, помышляли о делах русских и иноземных.

Всеволод совсем недавно, видя, что Ростислав вырос, отдал ему переяславский стол, свел из Переяславля своего наместника. Теперь Ростиславу при поддержке отца и старшего брата надлежало блюсти южнорусское приграничье. Но Всеволод рассчитывал не столько на его воинскую доблесть, сколько на родственную связь с дружественным коленом половцев. В союзе с ними можно было сдерживать других степняков.

Часто встречался Владимир и с сестрами — Янкой и Евпраксией.

Янка так и не смирилась с новой семьей Всеволода. С княгиней Анной она не разговаривала месяцами.

Янка все чаще входила в церковные дела Руси, не раз ездила с купеческими караванами в Византию и знала хорошо весь константинопольский клир. Она была частой гостьей у митрополита Георгия, просила у него и у отца открыть на Руси женский монастырь. Те колебались — дело было новое, неизведанное. А Янка снова и снова наступала с этой просьбой, просила Владимира замолвить за нее слово перед отцом. Мономах улыбался, шутил, хотя в глубине души поддерживал Янку: появление на Руси женских монастырей не только укрепило бы значение русской церкви, но и помогло бы обучению девиц при монастырях. Сама Янка много времени проводила за чтением божественных книг, собрала вокруг себя отроковиц из простых домов и стала учить их грамоте и всякому книжному Делу.

Евпраксия расцвела рано и превратилась в истинную красавицу. Статная, тонкая, с прекрасным, задумчивым и в то же время твердым взглядом темных материнских глаз, с отцовской мягкостью и плавностью движений, она приковывала к себе взор каждого, кто взглядывал на нее. И это, казалось, не смущало ее. Она спокойно и просто позволяла любоваться собой, лишь изредка отворачиваясь от слишком пристальных мужских взглядов.

Владимир нежно любил сестру и говорил, что во всех западных, полунощных и восточных странах не найти такой красоты. Евпраксия с усмешкой слушала брата, улыбалась.

А в Киев уже зачастили посланцы из иноземных государств, многим хотелось породниться с могущественным киевским князем. Из Германии прислала весть Ода, вдова Святослава. Она вспоминала свою племянницу, прочила ее за кого-либо из немецких князей, но Всеволод всерьез еще не думал о замужестве Евпраксии. Она была молода, и ее время было впереди.

Зимой, в небывалое время, половцы, обогнув Переяславль и Чернигов, напали на Стародуб. Это был исконный черниговский город, и Мономах, еще не дав дружине как следует отдохнуть от погони за полоцким князем, от летней войны с Всеславом, поднимает черниговскую рать в новый поход. А его гонцы уже скачут к своим половцам, как стали на Руси называть колено, откуда вышла на киевский престол княгиня Анна.

Уже в ту пору Мономах, воюя с кочевниками, не медлил ни часа, если рать была готова, если выступать можно было, не откладывая поход на завтра. Кочевники быстры, а надо было быть еще быстрее, они хитры и коварны, а надо быть хитрее… Таков век, иначе побед не видать. Этому учил его отец, кроткий и скромный Всеволод, который превращался в ратное время в решительного, беспощадного воина.

Не дожидаясь подхода союзных половцев, Владимир выступил не к Стародубу, который был уже дочиста ограблен степняками, а наперехват их к Десне, куда они двинулись от города. Туда же спешили и союзники.

Расчет Мономаха оказался верным. Кочевники, выйдя на Десну и предполагая двигаться по замерзшей реке сквозь леса дальше, были застигнуты врасплох. Черниговская дружина и союзные половцы ударили на врагов с берега, оттеснили их на чистый лед и здесь, на ровном месте, довершили разгром. Напрасно половецкие ханы Асадука и Саука пытались сбить своих рассыпающихся в разные стороны всадников в стройное войско — руссы раскидывали их толпы вдоль по реке, а союзники уже довершали дело, вырезая врагов своего колена. Оба хана были взяты в плен и предстали перед Мономахом. Они-то, желая заслужить милости и прощения у русского князя, и сообщили, что другое половецкое войско, во главе с ханом Белкатгином, грабит русские земли неподалеку, что не все половцы вышли на Десну.

Не давая врагу опомниться, не дожидаясь, пока бежавшие с поля боя половцы известят своих сородичей о сече на Десне, Мономах проделал ночной переход, дал своей дружине немного отдохнуть перед боем в лесу и неожиданно появился перед конницей Белкатгина. Здесь же находился и половецкий обоз, виднелись ряды саней, а около них — связанные веревками русские пленники, набранные и в Стародубе, и в других селениях. И снова сеча была яростной и короткой. Белкатгин бежал, бросив свое войско. Половцы рассыпались в разные стороны. Одних руссы перебили, других попленили. Всех русских пленников Мономах приказал развязать, накормить, обогреть, отправить в Стародуб и оттуда по их городам и селам.

Закоченевшие, в изодранной одежде, они тянули свои руки в сторону князя, благодарили его, благословляли. А он спокойно объезжал их толпы, приободрив их, иногда даже бросал шутливое слово.

— А пленных половцев обменяем на других русичей, отдадим их за выкуп, за ткани, за оружие, за коней, — сказал он.