Всеволод Вишневский

Те, к чьей творческой судьбе причастен Всеволод Витальевич, не забудут его дружеской помощи и спустя десятки лет.

— Есть новые авторы. С радостью ввожу их в литературу, — говорил он в те годы друзьям. А мог бы и не говорить: это всем было очевидно без слов. Когда в конце 1946 года его попросили высказать для президиума и партбюро ССП свои соображения о насущных проблемах развития союза, проблема пополнения им была названа в числе первостепенных: «Мы сами обязаны говорить о молодежи, приглашать ее к себе, раскрыть перед ней двери союза, клуба, редакций…

Работа с молодежью, с новыми, выдвинутыми жизнью, войной авторами — один из первых пунктов нашей программы на сегодня и завтра».

И совершенно закономерно, что именно Вишневский стал одним из инициаторов и организаторов состоявшегося в апреле 1947 года I Всесоюзного совещания молодых писателей.

— Вы — молодое боевое поколение, — обращался он к присутствующим с трибуны совещания. — Вы должны сказать о своем поколении, о комсомоле, сказать с такой же силой, с какой дрались за Родину, за свои судьбы…

Я смотрю на товарищей в зале: кто из вас войдет по-настоящему в литературу? Это определится через пять-десять лет. Если есть у тебя талант, если умеешь трудиться много, нещадно, если любишь людей, живешь мыслью, делом народа, отдаешь себя народу целиком — толк получится…

Его внимательно слушали молодые люди — сплошь и рядом одетые в гимнастерки и кители, люди, чей талант пробудился в годы тяжких военных испытаний: Сергей Орлов и Расул Гамзатов, Семен Гудзенко и Юлия Друнина, Сергей Наровчатов и Михаил Луконин…

Вишневский очень внимателен к нуждам своих коллег-журналистов, помогает улучшать бытовые, жилищные условия, в случае необходимости — отыскать лучшего врача-специалиста. «Прошу Вас помочь нашим знаменцам, — пишет он А. В. Софронову, — старейшим, работающим десятки лет, но которых не коснулось повышение зарплаты… Прошу 3 бесплатных путевки больным моим работникам… Я надеюсь, что Вы поможете нашему общему делу и людям большого труда».

В редакции и редколлегии «Знамени» царили особая спаянность и горячий интерес к журналу (хорошие стихи и романы радовали всех — от редакторов до курьера), а также удивительная для творческого коллектива, идущая, конечно же, от главного редактора прямота и откровенность суждений. «И только теперь, отойдя на расстояние десятилетий, — писала в 1961 году Галина Николаева, — думаешь, а ведь это блистательное соединение горячего, живого участия с непримиримой и прямой критикой за все десять лет не повторилось больше ни разу ни в одной редакции в тех высоких степенях, в каких это было б редакции „Знамени“ тех лет».

Журнал в те годы притягивал к себе многих писателей, и не случайно здесь были опубликованы «Молодая гвардия» Фадеева, «Василий Теркин» Твардовского, «Счастье» Павленко, «Матросская слава» Соболева.

Убежденность в своей правоте, принципиальность, прямота — прекрасные черты человеческого характера… Но вот читаешь дневники Всеволода Витальевича и просто физически ощущаешь, какой дорогой ценой ему это доставалось.

Верный позиции глубинного и правдивого отображения жизни в искусстве, ярый противник надуманности, красивости, фальши и вторичности, он в соответствии со своей натурой выступал против произведений такого рода. «Прочел рукопись К. Паустовского „Рассказы военных лет“, — записывает в дневнике Вишневский. — Лирические, с поисками человеческих тайн, с жаждой чуда, сказки-новеллы… Есть явно надуманные… Две-три задумчивых, трогающих… Затем несколько — полусырых, „фактографических“ вещей… Один анекдот, одна статья…»

Душевное богатство, отзывчивость Всеволода Витальевича раскрывались особенно щедро, когда кому-либо было трудно. «На огонек» сердечного тепла забегал усталый, нервный, взвинченный Александр Довженко; отойти, почерпнуть крепости у не очень-то разговорчивого, но удивительно умеющего слушать и понимать друга.

Вишневский берет сборник поэзии Николая Тихонова, заново читает стихи о любви — гармоничной, ищущей и несбывающейся, и появляется потребность позвонить, просто поговорить о книге, о лирическом цикле. И все, больше ни о чем нет речи, но и этого достаточно, чтобы Тихонов понял — переживает за него Всеволод.

В эти послевоенные годы у Вишневского устанавливаются добрые отношения со многими писателями, в частности с Шолоховым.

«Поговорили, — записывает Вишневский 2 сентября 1946 года, в день знакомства с Михаилом Александровичем. — Хорошая голова. Одет просто, в светлой гимнастерке, простой говор с казачьим акцентом. Немногословен…

В ближайшие дни возьмусь за „Тихий Дон“ снова — это, в сущности, наиболее самостоятельное в литературе».

И еще одна пометка, относящаяся к январю 1948 года: «Звонил М. Шолохов, благодарил за привезенную ему рукопись (один офицер нашел во время боев 1942 года подлинник „Тихого Дона“, сберег его и дал мне в Веймаре — для Шолохова…)».

С возрастом и накопленным жизненным и творческим опытом пришла большая широта взглядов. Теперь уже о творчестве Александра Афиногенова тридцатых годов он пишет спокойно, понимающе и одобрительно: «Это упорная, хорошая битва за себя, за свое место, достоинство, творчество…»

Как-то морозным вечером Вишневский с Тихоновым и Леоновым возвращались домой после очередного заседания. Леонид Максимович с грустью показал список своих должностей и нагрузок и добавил: «Тринадцатая — писатель…»

Нечто подобное чувствовал и Вишневский. Кроме руководства журналом, с осени 1946 года он заместитель Фадеева.

Что необходимо в первую очередь? Создать в Союзе писателей творческую атмосферу: искать, творить, спорить — при дружеском, заботливом участии и руководстве президиума. При этом Вишневский исходит из горьковского понимания коллективной сущности литературного процесса: 1) из понятий демократического ССП, 2) из понятий коллектива, 3) из понятий свободного соревнования, сотворчества литературных групп, течений, направлений. Пусть во всем литературном деле, считал он, активно участвует прямая и честная критика.

И еще одну мысль не устает он повторять в своих устных и печатных выступлениях: память о погибших в годы Великой Отечественной войны священна. Открывая 25 мая 1946 года проводимый по его же инициативе вечер писателей-фронтовиков в Центральном Доме литераторов и напомнив, что погибло двести сорок два члена ССП, он сказал: «Мы должны издать альманахи, посвященные их памяти, мы должны золотом по мрамору выбить их имена, чтобы в нашей памяти эти имена остались навечно».

Немало сил у Всеволода Витальевича забирают и другие обязанности: член президиума Славянского комитета, член военной комиссии по кино и драматургии ССП СССР. Нередко он выезжает за рубеж, встречается с прогрессивными деятелями культуры и призывает их к консолидации в борьбе за демократию, против угрозы новой войны. Так, в октябре 1947 года, обращаясь к делегатам I конгресса писателей свободной Германии, Вишневский говорил: «Я трижды воевал против германской армии, был пять раз ранен, но в моем, русском сердце никогда не умирало уважение к великому немецкому народу. Я прошу вас это понять…

Я хочу, чтобы душа немецкого народа понимала нас, простых советских людей, которые вот уже три десятилетия борются за мир на земле, за то, чтобы всем создать возможность свободного мирного труда… И когда нас берут на испуг — из Вашингтона или из Лондона, — я отвечаю от имени простых советских людей: нас не испугаешь ни атомной бомбой, ничем другим. Мы знаем, как на это ответить. Запомните: мы ответим так, что у них рты раскроются на метр!..»

После заседания корреспонденты западных стран выражали недоумение и строили всяческие догадки по поводу последней фразы Вишневского, а он лишь улыбался: «Ничего, пусть задумаются немного…»