Королева Виктория

В Шотландии, как нигде в другом месте, Браун чувствовал себя хозяином. Он держал себя исключительно дерзко с принцем Уэльским, и тот в конце концов стал все реже и реже появляться в Бальморале, поскольку его охотничьи

планы все время шли вразрез с планами Брауна, чью сторону обычно принимала королева. А когда между одним из офицеров-кавалеристов из свиты принца Артура, лейтенантом Стерлингом, и Арчи, младшим братом Брауна, произошла стычка, королева приказала наказать офицера, отстранив его от должности. Она поручила бальморальскому пастору, преподобному Робертсону, составить генеалогическое дерево Браунов, а также приказала издать книгу «Highlanders of Scotland» [95], в которой пыталась доказать, что отец Джона Брауна был потомком одного из приближенных Карла II. В 1866 году «Панч» напечатал такую пародию на «Court Circular»: «В Бальморале мистер Джон Браун совершил прогулку в горы. На обед он ел  haggis(бараний рубец с пряностями). Вечером слушал концерт волынщиков. Удалился спать довольно рано».

Добровольное заточение Виктории способствовало распространению за границей разных слухов, они выпархивали из окон королевских дворцов, залетали в редакционные кабинеты и приземлялись в секретариате ее величества. В ноябре 1866 года Генри Понсонби писал своему брату Артуру: «Мы с удивлением узнали здесь, что наш посол в Берне выразил протест швейцарским властям по поводу порочащей королеву статьи, которая появилась в “Газет де Лозанн”, это было довольно опрометчиво с его стороны, поскольку из-за его демарша дело получило огласку». На самом деле Понсонби принял за чистую монету обыкновенную сплетню. Швейцарцы не печатали никаких статей о том, что королева тайно сочеталась браком с Брауном и даже ждет от него ребенка. А посему не было и никаких демаршей со стороны британского дипломата.

Но двор находился в постоянном страхе, что газеты запестрят скандальными заголовками, а дети Виктории были уязвлены тем, что их мать выставляет напоказ свои близкие отношения со слугой. Алиса возмущалась, что Виктория постоянно ставит им в пример Брауна за то, что тот не боится прямо высказывать ей свое мнение, а сама при этом не выносит никаких возражений со стороны детей. Браун, Браун, Браун... Мужик с конюшни, занявший место их отца! К раздражению, вызванному невозможностью общаться с матерью без ее нахального мажордома, примешивался стыд за то, что она так афишировала свою привязанность к слуге.

Отважная Алиса, поддержанная Аффи, решила призвать Викторию к выполнению ею своих королевских обязанностей, вырвав ее из уединения, тщательно оберегаемого вездесущим шотландцем. Та пришла в ярость от этой попытки семейного заговора и пожаловалась на него Вики. Но старшая дочь, как и ее сестра, была обеспокоена той опасностью, что нависла над монархией из-за чудовищной беспечности королевы. Эгоизм матери возмущал ее. Она множество раз просила ее удалить от себя Брауна.

Но это был каприз государыни, которая, сидя с утра до вечера за своим письменным столом с пером в руке, утверждала, что ее жизнь — это «долина слез» и что было бы несправедливо требовать от нее, чтобы она лишила себя тепла и привязанности своего гилли. В 1867 году она возвела его в сан «шотландского слуги королевы», что означало, что теперь он стал наполовину слугой, наполовину секретарем.

Когда она разбирала свой ящик с депешами, Браун всегда теперь стоял у ее стола. Он высказывал ей свое мнение по любому поводу, не дожидаясь вопросов с ее стороны, и она прислушивалась к нему. Шотландец с презрением относился к ирландцам, которых называл не иначе как «папистами», и к «damned» [96]иностранцам, которых обзывал разными обидными словами. Ходили даже слухи, будто бы он заставил умолкнуть неиссякаемого Гладстона, перебив его замечанием: «Вы уже достаточно тут наговорили». Понсонби, один из самых близких ко двору людей, рассказывал случай с мэром Портсмута, который приехал в Осборн узнать, не соблаговолит ли королева принять участие в смотре полка волонтеров. В ожидании ответа он присел рядом с Понсонби, чтобы перекинуться с ним парой слов. Вдруг дверь в комнату королевы резко распахнулась и появилась красная физиономия Брауна, который грубо бросил посетителю, выговаривая слова со своим акцентом гэльского крестьянина: «Королева сказала: “Канэшно нэт”». «Морнинг пост» писала, что «гилли Браун занял при королеве то же место, что мамелюк Рустам занимал при Наполеоне». Позднее его станут сравнивать с Распутиным.

В феврале Виктория, которая вновь согласилась открыть парламентскую сессию, чтобы поддержать правительство, следуя в Вестминстер, наблюдала на лицах встречных людей явную враждебность. Причиной их недовольства была не только суровая зима, эпидемия холеры и безработица. Народ, требовавший от нее проведения реформы избирательной системы, начал задаваться вопросом, а нужна ли ему вообще эта невидимая и оскандалившаяся монархия.

6 мая в Королевской академии художеств была выставлена картина Лендсира, на которой сидящая верхом на лошади королева была изображена рядом со своим гилли. Посетители валом повалили на выставку, а газеты назвали эту демонстрацию «опрометчивостью, ошибкой и безвкусицей». Виктория не обращала на это никакого внимания. Она считала полотно очень удачным. Вот если бы какая-нибудь герцогиня позволила себе афишировать свою близость со слугой подобным образом, то она первой бы осудила ее. Джентльмены в клубах придумали новое слово «Ьаlmorallity» [97]для обозначения этой щекотливой ситуации, которая усугублялась покровом таинственности и удаленностью шотландского убежища королевы.

В июне Виктория должна была присутствовать на параде в Гайд-парке. Лорд Дерби предостерегал генерала Грея: «Присутствие Брауна в карете королевы может спровоцировать народ на то, что он станет не только освистывать его — что не самое страшное! — но и швырять в него камни». Он предложил посоветовать шотландцу сказаться больным и остаться дома. На что Грей ответил: «Это может вызвать у королевы обычный для нее нервный срыв из тех, что заканчиваются полной прострацией». И был совершенно прав.

Викторию возмущали эти «злобные сплетни высшего света, раздосадованного тем, что он никак не может заставить королеву покинуть ее убежище... и муссирующего эту ужасную ложь о бедном и добром Брауне, которую печатают шотландские газеты, чтобы угодить недоброжелателям, вынашивающим черные планы». В день, на который был назначен парад, произошло трагическое событие: генерал Хуарес [98]казнил в Мексике императора Максимилиана [99], и правительство воспользовалось этим предлогом, чтобы отменить массовое мероприятие в Гайд-парке.

«Королева не потерпит, чтобы ей диктовали, как ей себя вести», — писала Виктория своему конюшему лорду Фицрою. Точно так же она упрямо отказывалась, несмотря на настояния своих министров, пригласить в Англию русского царя Александра II, которого с блеском принимал в Париже Наполеон III по случаю Всемирной выставки. Никто и ничто не могли ее заставить изменить принятое решение.

По приказу королевы доктор Дженнер направил лорду Дерби коммюнике, которое было зачитано на заседании Совета министров: «Любое волнение вызывает у Ее Величества нарушение функции желчного пузыря, провоцирующее рвоту, и мы опасаемся, как бы эти проблемы не сказались на работе мозга». Так что царю пришлось удовольствоваться орденом Подвязки, который она послала ему.

После долгих споров ока согласилась на три дня отложить свой отъезд в Осборн, чтобы оказать прием важному для Англии союзнику — турецкому султану, «но без его гарема». Экзотический правитель развеял ее меланхолию. С юмором описывала она Вики визит этого «восточного брата с дивными глазами» и радовалась, что по случаю его приезда в Виндзоре вновь выставили на стол парадный золотой сервиз. «Впервые за эти шесть грустных лет» во дворце играл оркестр. Во время морского парада в Спитхеде султан, страдавший морской болезнью, не выходил из своей каюты. А Виктория, прекрасно переносившая качку, лишь посмеивалась над ним.