Воспоминания советского посла. Книга 2

Так руководство лейбористской партии игнорировало истинные настроении масс. Это повторялось, к сожалению, и в дальнейшем. На протяжении всей испанской воины лейбористская партия в целом (я не говорю об отдельных исключениях) играла предательскую роль по отношению к республиканской Испании, а ее примеру следовали и другие социалистические партии. И теперь, много лет спустя, окидывая взглядом события тех дней, с особенной отчетливостью видишь, (какую большую долю ответственности за победу фашизма в Испании песет II Интернационал…

Английскому кабинету тоже пришлось маневрировать. 9 октября, через два дня после советского заявления, Плимут от имени своего правительства внес в Комитет жалобу на нарушение соглашения о невмешательстве фашистскими державами. Жалоба эта основывалась на тех же самых материалах республиканского правительства Испании, которые фигурировали в советском заявлении от 7 октября, и в соответствии с принятой процедурой была направлена Германии, Италии и Португалии с просьбой дать по ней объяснения. К заседанию 23 октября ответы правительств названных сторон поступили, и председатель Комитета Плимут после неудачной атаки против меня предложил перейти к их рассмотрению.

Сначала обсуждался германский ответ. Он состоял из двух частей: в первой берлинское правительство категорически и голословно отвергало все обвинения, выдвинутые против него, а во второй само выдвигало целый ряд обвинений против СССР. И вот тут-то сразу обнаружилась тактика английской стороны. Я не могу утверждать, будто все, что произошло на заседании дальше, было заранее согласовано между Плимутом и Бисмарком (полагаю даже, что формального сговора не было). Однако души их оказались до такой степени настроенными на один камертон, что во время заседания лорд и князь очень гладко разыгрывали одну и ту же мелодию.

Карикатура Лоу: «Комитет по невмешательству и Форин оффис»

Плимут предложил рассматривать германский ответ пункт за пунктом: обвинение такое-то и ответ на него такой-то. Против этого метода трудно было что-либо возразить. Все согласились.

Плимут прежде всего спросил Бисмарка, не желает ли он чем-либо дополнить письменный ответ германского правительства?

Немецкий представитель заявил, что «имеет мало что добавить» к документу, полученному из Берлина, и лишь особо подчеркнул, что большая часть обвинений, содержащихся в жалобе британского правительства, относится к фактам, имевшим место еще до подписания Германией соглашения о невмешательстве.

Плимут охотно ухватился за эти олова Бисмарка и довольно долго пережевывал их на разные лады. Выходило так, что германское правительство в сущности ни в чем не виновато. Правда, Плимут прибавил, что в английской жалобе, помимо обвинений, основанных на испанских материалах, имеются еще и другие, почерпнутые из собственных британских источников… Тут оратор сделал маленькую паузу и, многозначительно поглядев на Бисмарка, закончил:

— Может быть, князь Бисмарк и состоянии бросить луч света на эти пункты?

Бисмарк по заставил себя долго ждать и решительно заявил, что все такие обвинения «не имеют под собой никакой почвы»… Впрочем, если председатель Комитета желает, он готов запросить у своего правительства дополнительных пояснений по указанным пунктам. При этом немецкий представитель сделал самый любезный жест в сторону Плимута.

Плимут обратился к участникам заседания:

— Желает ли кто-нибудь взять слово?

Желающих не оказалось. Это было характерно для Комитета. В прениях обычно участвовали лишь представители пяти великих держав — Англии, Франции, СССР, Германии и Италии. Все остальные молчали или отделывались ничего не значащими замечаниями, относившимися, как правило, к разным процедурным вопросам. В данном же случае Гранди и Корбен тоже не считали нужным высказаться. Первым потому, что поведение Плимута не сулило никаких неприятностей для его германского коллеги. А второй вообще больше всего заботился о том, чтобы в Комитете не происходило «скандалов».

Тогда попросил слова я и подверг германский ответ уничтожающей критике. Особенна категоричны были мои возражения против попыток германской стороны голословно отвергать выдвинутые против нее обвинения.

Плимут поспешил на помощь Бисмарку. Заявив, что он будет подходить к вопросу «с чисто юридической точки зрения», председатель затратил немало энергии на то, чтобы доказать, будто факты, которые я инкриминировал германскому правительству, случились до того, как Германия вступила в Комитет. Речь свою Плимут закончил обычным припевом:

— Я был бы очень рад, если бы кто-либо высказал свое мнение по поводу происходящей дискуссии…

Желающих высказаться не оказалось снова. Плимут с видом сожаления констатировал это и тут же предложил воспользоваться готовностью князя Бисмарка запросить свое правительство о некоторых еще не вполне выясненных пунктах германского ответа.

Я решительно воспротивился его предложению. Оно означало лишь новую затяжку в суждении Комитета по вопросу большой срочности.

— Лично мне кажется, — добавил я, — что германский ответ на английскую жалобу неудовлетворителен.

Было, конечно, ясно, что Комитет меня не поддержит. Тем не менее я настаивал на немедленном решении. Расчет мой был прост: отрицательный вотум по британской жалобе явится еще одним ярким свидетельством никчемности соглашения о невмешательстве и послужит делу разоблачения всего фарса, выдуманного англо-французскими «умиротворителями».

Твердая позиция, занятая советской стороной, имела свой результат: решение было принято немедленно. Сделав бесстрастно-непроницаемое лицо, точно Фемида с завязанными глазами, Плимут объявил:

— Германский ответ должен считаться удовлетворительным… Советский представитель держится иного взгляда, ню…

Председатель выразительно пожал плечами, как бы досказывая недосказанное, — «это, мол, его частное дело» — и затем стал развивать мысль о том, что вообще жалобы на несоблюдение соглашения о невмешательстве «следует рассматривать, во всяком случае на первом этапе, в подкомитете». Все участники заседания молчали, опустив глаза. Никто не выразил несогласия, хотя некоторым членам Комитета, как я это впоследствии узнал, совсем не нравилась линия, взятая председателем. Но таков уж был обычай, установившийся в Комитете с самого начала его работы…

Меня рассердило безмолвие, царившее за столом, и я обратился к Плимуту c вопросом:

— Не могу, ли я узнать, что именно вы находите удовлетворительным в германском ответе… Его содержание? Или его форму? Или пояснения к нему, данные князем Бисмарком?

Плимут растерянно заморгал глазами и несколько неуверенно ответил:

— Боюсь, что мне трудно разобраться в этих оттенках… И не понятно, какую цель преследует данный вопрос.

Я продолжал еще резче:

— Хотелось бы выяснить, в каком смысле вы находите германский ответ удовлетворительным?

В этот момент сидевший справа от Плимута помощник секретаря Робертс что-то зашептал ему на ухо. Плимут вдруг покраснел, и уже совсем другим голосом воскликнул:

— Я не позволю подвергать себя допросу!.. Вы можете сами составить себе такое мнение, какое находите нужным.

Было ясно, что Робертc «настропалил» Плимута (это в дальнейшем часто повторялось), и тот ринулся в бой, как бык, опустив рога.

Чтобы парировать атаку Плимута, я выдвинул вопрос о морском контроле португальских портов. Нота об этом была направлена в Комитет С. Б. Каганом еще 12 октября. В немногих, но очень решительных словах я подчеркнул чрезвычайную спешность этого вопроса.

Плимут сразу перешел к обороне. Он стал доказывать, что нет бесспорных доказательств виновности Португалии, что вообще не следует выделять одну страну как козла отпущения, а нужно думать о мерах более общего порядка.

Корбен высказался за перенесение португальского вопроса в подкомитет. То же самое мнение высказал бельгийский представитель барон Картье де Маршьен. Затем поднялся голландский представитель барон Свиндерн и, стараясь придать своему голосу теплоту и проникновенность, обратился ко мне с настойчивой просьбой не требовать немедленного рассмотрения португальского вопроса, ибо согласно принятой процедуре надо сначала рассмотреть ответы итальянского и португальского правительств на предъявленные им обвинения, а затем уже решать, что делать дальше. Это была еще одна попытка оттянуть на неопределенный срок совершенно неотложное дело, и кровь во мне невольно закипела. С резкостью, от которой, собственно говоря, можно было бы воздержаться, я ответил: