Записки русского изгнанника

С правого фланга приходили тревожные известия. Наша лава маячила впереди, у подошвы холма, с которого наблюдали мы с Науменко, приютились орудия нашей 3-й батареи. Несколько минут спустя к нам приехал генерал Афросимов с начальником штаба, живым и веселым полковником Баумгартеном и с капитаном Роговым. Мне казалось, что на всех лицах отражалась какая-то неуверенность — результат неосведомленности в обстановке.

Нежданно-негаданно из лесочков на правом фланге, одна за другой стали выползать массы кавалерии в походном порядке… Наши?

— Екатеринодарцы!

— Уманцы!

— Запорожцы!

— А вот-то будет штука, если это будут красные! — иронически замечает Баумгартен. — А вот…

И вот полки, вытянувшись в одну линию на всем нашем горизонте, неожиданно поворачивают прямо на нас. Переходят в рысь…

— Красные!

Науменко полетел к своему полку, сконцентрировавшемуся за нашим левым флангом. «Три святителя», как прозвали наш штаб, во мгновение ока смылись с холма. Наша лава растаяла и куда-то исчезла. Красные, развернувшись с расстояния версты в полторы, идут прямо на нас. Батарея сыпет по наступающим беглым огнем, но большая часть снарядов рвется в интервалах между всадниками… В эту минуту ко мне подскакивает Беслан с крынкой топленого молока. Невозможно удержаться от искушения: я пью и одновременно передаю Беслану.

— Скачи скорее, попроси Науменко прислать прикрытие и сразу же веди сюда передки!

Передки уже поданы. От «Корниловского» (1-го Кубанского) полка отделяется полусотня и медленно, шагом продвигается вперед. Красные уже близко. «Три патрона беглый и назадки. А потом исчезайте». Опорожняю кубышку — мне кажется, никогда я не пил такого чудного молока — и передаю ее Беслану, который уже держит коня наготове… «А теперь, айда!»

Но я еще раз оглядываюсь на своих. Батарея уже вышла из-под удара. Но два орудия отделяются от нее и отходят вдоль фронта… Неожиданно они снимаются с передков и обдают картечью лаву косым фланговым огнем… Потом снова берутся назадки и отходят за прикрытие, которое, ободренное геройством артиллеристов, выхватив шашки, заслоняет их собою. Мы с Бесланом летим к бугру, на котором уже мелькает красный башлык Рогова и виднеются фигуры Афросимова и Баумгартена.

— На левом фланге полная неудача, — сообщает мне последний, — как-то там выцарапалась ваша батарея? Я лечу туда.

Когда я подъезжаю ко 2-й батарее, уже смеркается.

— Наши, отстреливаясь, все-время отходят, — объясняет мне командующий. А красные уже близко… Вот смотрите!

В непосредственной близости перед батареей, пользуясь длинной канавой, развернулась неприятельская пехота. Так близко, что слышна неистовая брань красноармейцев, которые заражают воздух своей безбожной руганью.

— А ваше прикрытие?

— У нас нет прикрытия. Мы в прорыве. Ждем приказания сниматься с позиции.

— Я беру ответственность на себя! Дайте несколько залпов на картечь и, под завесой разрывов, снимайтесь с позиции!

В полной темноте трудно разобраться, где расположились наши части. Противник не наседал. Я поехал в станицу, где мы останавливались накануне в гостеприимном доме дьякона, который встретил нас с распростертыми объятиями. Вслед за мной появились и все мои присные: симпатичнейший поручик Чернышев, Холмогоров, «милейший мичман» Панафидин, Володя, мальчик Вовока, приехавший на двуколке с Мустафой, и все мои конвойцы.

Когда мы уселись за стол, накрытый гостеприимной хозяйкой при деятельном участии обеих ее дочерей, дьякон не знал, как и выразить нам свою радость.

— Вы, генерал, — говорил он, — совсем как Петр Великий! И все-то ваши приближенные один другого стоят. Что ни человек — золото, и все как одна семья! И с вами у каждого душа нараспашку…

После ужина он вывалил мне все свои домашние секреты. Они с женой бездетны. Этих двух девушек, племянниц жены, они забрали к себе, так как с семьей ее брата неладно, и он — иногородний, большевики мобилизовали его и поставили за мельника на реквизированной ими мельнице, и теперь он скрывается под угрозой личной мести. Старшую дочь казаки схватили и выпороли. А младших дьякон вовремя спас и держит за родных. Та, которая постарше, Маруся, действительно, была красавица. Идеально сложенная, кровь с молоком, румяная и чернобровая, она сверкала своими большими черными глазами, как алмазами. А когда мы с Чернышевым перед сном вышли во двор, чтоб взглянуть на лошадей, и она показалась в окне в небрежно накинутом платье и с распущенными золотистыми волосами, то нельзя было на нее не залюбоваться.

— Подождите, Маруся, — сказал я ей на прощанье, — держитесь крепко, когда все успокоится, я найду вам красавца жениха! — Она подарила меня благодарным взглядом.

Через несколько месяцев я исполнил свое обещание.

Всяким удобным случаем я пользовался, чтоб поддерживать связь с моей Алей. С каждой оказией я отправлял туда Беслана или Мустафу и они привозили мне от нее коротенькие записки. Тотчас по приезде Беслан разыскал для нее комнату в доме Виноградовых, близ самого памятника Императрице Екатерине на Красной улице. Оба — и муж, и жена — казались удивительно милыми и симпатичными людьми. Она тотчас же связалась с семьей брата. Мада забегала к ней постоянно. Забегала и Софья Сократовна, и ее мать, супруга полковника Дрейлинга. Мада вскоре поступила на службу в «Осваг», которым заворачивал талантливый Ульянов, бывший некогда офицером нашего дивизиона в Мухровани.

Здесь я не могу удержаться, чтоб не посвятить несколько строчек нашей общей любимице Маде.

Высокая и стройная, с не совсем правильными, но удивительно миловидными чертами лица, она уже перестала быть девочкой, но целиком сохранила все очарование ребенка. Серьезная в работе, талантливая и одаренная светлой головкой, она с радостной улыбкой встречала все, что только попадалось на ее жизненном пути. Сама она не отдавала себе отчета в том, что поголовно все окружающие повлюблялись в нее: все, все, начиная с флегматичного Дрейлинга. Серьезный Фишер каждый раз, встречаясь с нею, уверял ее, что и в первый день свадьбы он не любил так своей жены… Теперь Виноградов совершенно потерял голову. Увидя рояль, она с радостью согласилась петь под аккомпанемент его жены (а пела она очень мило) и очаровала всех.

— Я буду петь, — повторяла она смеясь, — только не смотрите мне в рот. Это меня смущает, я не знаю, куда деться!

Но сама она скользила все время по поверхности. Веселая и беспечная, она везде являлась только на мгновение, чтоб сейчас же снова исчезнуть и отдаться своему делу.

Под конец замужние дамы начали ее бояться. Но она не была опасна никому. Ее час еще не пробил. Как золотая рыбка в аквариуме, она мелькала здесь и там, но нигде не задерживалась ни на минуту…

Врангель

«Девушка! Ты начертала мне образ героя!» — этими пламенными словами отзывается раненый рыцарь на восторженное описание своей спасительницы, отрывистыми фразами рисующей ему подвиги штурмующего замок бойца, под забралом которого скрывается сам Ричард Львиное Сердце.

Но у меня не хватит красок для такого изображения. Еще менее мог бы я решиться проводить параллель между моим героем и прославленными мастерами своего оружия — Густавом-Адольфом, Зейдлицем и Мюратом, хотя в глубине души я ставлю его выше всех прочих, и не только как кавалериста, но и как человека высокого духа и глубокого, разностороннего образования, выказавшего свои таланты во всевозможных случаях жизни. Я ограничиваюсь лишь мимолетными набросками сцен, врезавшихся в мое собственное существование.

— Приехал генерал Врангель, новый начальник дивизии, — встретил меня один из адъютантов штаба. — Бегу за лошадьми для него и для его ординарца. Весь штаб уже разлетелся по позициям.

В голове стола сидели генерал и приехавший с ним молоденький гусарский поручик Гриневич, спешно кончая поданный им завтрак. Чрезвычайно высокий и стройный, с Георгием в петлице и Владимиром на шее, генерал приветливо протянул мне руку. Его энергичное моложавое лицо с коротенькими усами, благодаря отсутствию одного из зубов, имело какое-то юношеское выражение решительности и в то же время полной уверенности в себе, к которому беззаботное свежее лицо его спутника составляло приятный контраст.